После устроенной ими мясорубки, «князья же из Ростиславова племени, милостивые и добрые к христианам, весь день оставались на месте боя. Если бы погнались за ними, то Юрию и Ярославу не уйти бы было и город Владимир бы захватили». Как нетрудно догадаться, это из новгородской «Повести». Князь же Константин, расчистивший себе таким образом дорогу к владимирскому престолу, целый день стоял у поля боя и «плакал сильно о погибели христиан».

Проигравшие же бежали с поля боя по своим столицам: Георгий – во Владимир, а Ярослав – в Переяславль-Залесский.

Бегство их описано как отчаянное и позорное. Георгий Всеволодович «прискакал во Владимир к полудню на четвертом коне, загнав трех коней, в одной сорочке, даже подседельник потерял... Во Владимире же остался небоеспособный народ: попы, чернецы, женщины, дети, и, увидев всадника, обрадовались, думали, что это послы от князя, а им ведь говорили: "Наши одолеют". И вот Юрий прискакал один и стал ездить вокруг города, говоря:

- Укрепляйте город.

Они же, услышав, пришли в смятение, и был вместо веселия плач. К вечеру же прибежали сюда люди: кто ранен, кто раздет, то же продолжалось и ночью. А утром, созвав людей, Юрий сказал:

- Братья владимирцы, затворимся в городе, авось отобьемся от них.

А люди говорят:

- Князь Юрий, с кем затворимся? Братия наша избита, иные взяты в плен, а остальные прибежали без оружия. С чем станем обороняться?

Юрий же сказал:

- Все знаю, но не выдавайте меня ни брату Константину, ни Владимиру, ни Мстиславу, чтобы я сам мог выйти из города по своей воле.

Они ему это обещали».

Лимонов видел в этом эпизоде один из ярких примеров наличия во Владимире могучего веча, которое решает вопросы поддержки, изгнания и призвания князей. «В критический момент князь во всем зависел от решений городского веча. После неудачной Липицкой битвы в 1216 г. великий князь Юрий Всеволодович прибежал во Владимир, потеряв все свои полки. Прежде всего он собрал вече и стал у него просить помощи… Летописец превосходно рисует картину полнейшей зависимости князя от "братьев горожан", от веча, воля которого – закон не только для жителей, но и для правителя. Лучшую иллюстрацию зависимости князя от коммунального строя города трудно представить». Трактовка события весьма сомнительная.

Ярослав Всеволодович также вернулся в свой Переяславль-Залесский впопыхах, в предсказуемо скверном настроении и с жаждой хоть какого-нибудь реванша. В «Повести» читаем: «Ярослав тоже прискакал один в Переяславль на пятом коне, четырех загнав, и затворился в городе. И не довольно было ему прежнего злодейства, не насытился крови человеческой, избив множество людей в Новгороде, в Торжке и на Волоке, но и теперь, уже бежав, он велел захватить новгородцев и смольнян, которые пришли по торговым делам в его землю, и всех новгородцев заточить в погреба, а других в гридницу, где они задохлись от скопления множества людей, а иных велел загнать в тесную избу и удушил их там — сто пятьдесят человек, а отдельно заточили пятнадцать человек смольнян — эти остались в живых».

Алексей Карпов в этой связи справедливо замечал: «Вообще, в описании этой войны третий сын Всеволода Большое Гнездо изображён отъявленным негодяем, клятвопреступником и трусом. Что же касается точки зрения самого Ярослава Всеволодовича на происходившие события, то о ней нам ничего неизвестно, ибо Летописец Переяславля Суздальского обрывается на событиях 1214 года».

В новгородской «Повести» судьбы великого княжения во Владимиро-Суздальской Руси вершат исключительно смоленские князья, по-прежнему преисполненные самых благих чувств и намерений.

Мстислав Удатный с братом 24 апреля подошел к стенам Владимира. Карамзин, чьи симпатии тоже целиком на стороне этого князя, писал: «Великодушный Мстислав не велел гнаться за Георгием и Ярославом, долго стоял на месте битвы и шел медленно ко Владимиру. Чрез два дня окружив город, сей Князь в первую ночь увидел там сильный пожар: воины хотели идти на приступ, чтобы воспользоваться сим случаем; но человеколюбивый Мстислав удержал их».

Автор «Повести» уверяет, что ростовские князья - без Константина Всеволодовича (интересно, где он был в это время?) - «осторожно подошли к Владимиру и, объехав его, остановились в воскресение до обеда, и решали, откуда взять город. И в ту же ночь загорелся в городе княжий двор, и новгородцы хотели вторгнуться в город, но Мстислав не позволил им этого, а во вторник в два часа ночи загорелся весь город и горел до рассвета. Смольняне же просили:

- Вот, кстати, нам сейчас взять город.

Но Владимир не пустил их. И обратился Юрий с поклоном к князьям:

- Не трогайте меня сегодня, а завтра я выеду из города.

Утром же рано выехал Юрий с двумя братьями, и поклонился князьям, и сказал Мстиславу и Владимиру:

- Братия, кланяюсь вам и бью челом: дайте мне жить и накормите хлебом. А Константин, мой брат, в вашей воле.

И дал им многие дары, они же даровали ему мир. Мстислав же и Владимир рассудили их: Константину дали Владимир, а Юрию — Городец Радилов».

В летописях также можно найти информацию о двух пожарах во Владимире в эти дни. Филатов на этом основании даже делал такой умозрительный вывод: «После поражения Юрий Всеволодович не нашел поддержки в своем стольном Владимире, где горожане не только не защитили князя, но и дважды поджигали его дворец».

В летописях есть и немного другая версия развязки. «Князь же Юрий выслал из города к князьям с челобитьем:

- Потерпите меня сегодня, а завтра уйду из города, только не выдайте меня брату моему Константину.

Утром же рано вышел из города князь Юрий с двумя сынами своими и поклонился князьям Мстиславу и Владимиру:

- Вам, братья кланяюсь, а Константин, брат мой, в вашей воле.

Они же дали ему мирно уйти». То есть, по этой версии, Георгий Всеволодович просил только не отдавать его в руки Константина, в Городец его никто не отправлял, а вопрос о том, как и зачем он туда попал, оставлялся открытым.

Вот так решилась судьба владимиро-суздальского великого княжения. В тот же день Георгия Всеволодовича и весь его двор сплавили по полноводной Клязьме в выделенный ему в удел Городец, что было больше похоже на не очень почетную ссылку. Причем вместе с ним в эту ссылку отправился и архипастырь – епископ Владимирский Симон. Карамзин замечал: «В числе немногих друзей отправился с ним Епископ Симон, знаменитый не только описанием жизни святых Иноков Киевских, но и собственными добродетелями; обязанный Георгию саном Святителя, он не изменил благотворителю своему в злополучии. Сей Князь в 1215 году учредил особенную Епархию для Владимирской и Суздальской области, не хотев, чтобы они зависели от Ростова».

Понятно, что у Константина уже был свой кандидат на Владимирскую епархию. Но все-таки следует подчеркнуть, что Симон сам сделал свой добровольный выбор, последовав за Георгием Всеволодовичем в Городец. Тем самым епископ недвусмысленно дал понять, что считает законным обладателем владимирского престола именно Георгия, а вовсе не Константина. Это было неприятной новостью для старшего брата и заметно укрепляло – на будущее – позиции брата меньшего.

«И так, поспешно забравшись в ладьи, владыка, княгини и все люди отправились вниз по реке. Сам же Юрий вошел в церковь Святой Богородицы, поклонился гробу своего отца и, плача, сказал:

- Суди Бог брата моего Ярослава — он довел меня до этого».

И уже только после этого во Владимире появился Константин Всеволодович.

«Проводивши Юрия, владимирцы – духовенство и народ – пошли встречать нового князя, Константина, который богато одарил в тот день князей и бояр, а народ привел к присяге себе».

Но был ли действительно Константин всего лишь безучастным и безгласным свидетелем того, как смоленские князья решали судьбу его, княжества и Георгия Всеволодовича? Карамзин так не считал, он уверял, что Мстислав Удатный и Владимир Псковский, взяв дары от Георгия, «были посредниками между им и Константином».

Также куда более активную роль Константину отводит протоиерей Соколов. Вообще, со всей этой историей, с конфликтом Георгия и Константина Всеволодовичей, церковь и ее историки оказались в непростом положении. Оба брата высоко почитаются церковью: Георгий - как святой, а Константин – как благочестивый князь, устроитель церквей и монастырей. Поэтому в церковной интерпретации на первый план выходят примирительные сюжеты, роль Константина и последовательность событий совсем другие. «Утром Георгий с братьями Святославом и Иоанном вышли с подарками из крепостных ворот и склонили свои головы перед Мстиславом и его братом Владимиром. На другой день он выехал из Владимира в Ростовский стан, смоленские князья приняли дары и помирились с Георгием Всеволодовичем. Здесь состоялось примирение Георгия с братом Константином. Добросердечный Константин раскаялся в своей вражде против брата. Он позвал его во Владимир для примирения, и Георгий поспешил туда, забыв обиду… Константин Всеволодович был торжественно, с церковными пениями, встречен у Владимира священным чином и всеми людьми, и провозгласил себя великим князем Северо-Восточной Руси. Он щедро одарил бояр, князей. Жители Владимира целовали крест на верность ему». И уже после этого «Георгий со слезами прощался со стольным градом Владимиром и гробницами предков».



Посадив на великокняжеский стол Константина и отправив нашего героя Георгия в Городец, полки победителей, включая и Константина, двинулись к Переяславлю. 28 апреля 1216 года Переяславль был окружен. Ярослав, желая спасти город, запросил мира и умолял Константина не выдавать его на расправу тестю. Старший брат согласился, но вызвал Ярослава на тяжелый разговор.

«А Ярослав, все еще пребывая в злобе, и дыша гневом, и не покоряясь, затворился в Переяславле и надеялся там остаться. Князья же, посоветовавшись с новгородцами, подошли к Переяславлю в пятницу третьей недели по Пасхе. Услышав это, Ярослав пришел в смятение, стал посылать людей, умоляя о мире. И во вторник четвертой недели выехал сам Ярослав из города, ударил челом брату Константину и сказал:

- Господин, я в твоей воле, не выдавай меня ни тестю моему Мстиславу, ни Владимиру, а сам, брат, накорми меня хлебом.

Константин же рассудил Мстислава с Ярославом, зятем его, и, не доходя до Переяславля, они заключили мир. А в среду, в Преполовение, вошли в Переяславль, и тут Ярослав одарил князей и новгородцев великими дарами. А Мстислав, не входя в город, принял дары, послал в город и забрал свою дочь, жену Ярослава, и всех новгородцев, оставшихся в живых, и тех, кто был в войске Ярослава, и расположил свой стан за городом. Ярослав же много раз обращался с мольбой к Мстиславу, прося вернуть ему его княгиню, говоря:

- Чего не бывает между князьями? А меня по справедливости крест наказал.

Но Мстислав не пустил к нему своей дочери. И, простояв всю ночь, князья разошлись в разные стороны: Константин ко Владимиру, а Мстислав к Новгороду, Владимир к Смоленску, а другой Владимир к Пскову, победив сильные полки и добыв себе честь и славу».

Конечно, отзыв супруги был большой потерей. Хотя, похоже, как вы читали выше, позднее Мстислав Удатный все же отпустит жену к мужу. И, пожалуй, эта потеря была единственной. Ярославу был оставлен Переяславль, очевидно, на этот город никто из участников коалиции не претендовал.
Главный виновник войны отделался легче, чем Георгий Всеволодович.



Итак, какова была логика войны, завершившейся Липецкой битвой, обретением Константином единоличной власти во Владимиро-Суздальской земле и изгнанием Георгия Всеволодовича в Городец.

Бесспорно, что сам Георгий не был ни ее инициатором, ни виновником. Бикфордовым шнуром оказался конфликт в Новгороде, затеянный Ярославом Всеволодовичем, нарушившим все правила княжеского поведения. Мстислав Удатный, глава смоленских Ростиславичей, самой могущественной силы на Руси после смерти Всеволода Большое Гнездо, воспользовался конфликтом, чтобы сначала вновь заявить свои права на Новгород, а затем и замахнуться на доселе немыслимое – контроль над Владимиро-Суздальским княжеством, а значит, и Русью в целом.

«Этот поход на север мог быть попыткой Ростиславичей установить господство над Русью, - замечал Кузнецов. - Поэтому битва на Липице стала не только разрешением династического кризиса во Владимирском княжестве, но и этапом борьбы смоленских и владимирских князей за Новгород и следствием всех общерусских политических процессов, в которых, начиная с 1208 г., лидировали Ростиславичи».

Владимиро-Суздальская Русь была ослаблена и разрывалась на части двоевластием двух братьев Всеволодовичей. Смоленские князья сделали ставку на Константина, который тем более состоял с ними – по жене – в родственных связях. А он не возражал против использования внешней помощи для утверждения своего единовластия.

Георгий Всеволодович, не без оснований считавший себя легитимным правителем, действовал так, как великий князь Владимирский в принципе и должен был поступать при внешней агрессии: заступился за младшего брата, чьи владения на Владимиро-Суздальской земле разорялись чужеземцами, и отстаивал свои великокняжеские прерогативы. При этом он не рассчитал силы и не проявил полководческих талантов. Мстислав Удатный был не только старше, он оказался и опытнее, и сильнее Георгия как военачальник и политик. И за ним стояла преобладающая и опытная военная сила сразу нескольких княжеств, которой оказалось достаточно, чтобы утвердить единоличную власть Константина в Северо-Восточной Руси. Ненадолго.

Георгий Всеволодович из великого князя Владимирского временно превратился в князя Городецкого.

Этот период его бурной жизни почти не нашел отражения в летописных источниках.

Пудалов героически выжимает все что возможно из всех скупых свидетельств летописей об отправке Георгия Всеволодовича в Городец: «Раннюю и сравнительно краткую версию событий сообщает Новгородская I летопись старшего извода: "И бысть заутра, высла князь Гюрги съ поклономъ къ къняземъ: «не дейте мене днесь, а заутра поиду из города». И иде Гюрги из Володимеря въ Радиловъ городьчь…" Здесь летописный текст не позволяет уточнить, принадлежала ли инициатива выбора места для изгнания самому Юрию, его старшему брату Константину, утвердившемуся на великом столе с помощью князей из дома Ростиславичей, или самим этим князьям. Из текста остается неясным и то, стал ли "Радиловъ городьчь" местом бегства Юрия или был передан ему в удел. Ничего не говорится и о том, кто сопровождал Юрия в изгнание. Ответить на эти вопросы позволяет сообщение в Софийской I и Новгородской IV летописях… Дальнейшим развитием московского варианта летописного известия стал текст в Никоновской летописи...

Примечательно и то, что для погрузки изгнанника и тех, кто его не покинул, потребовались "лодьи" и "насады" (то есть легкие и тяжелые суда, во множественном числе!), но обстоятельства ухода из стольного Владимира были непростыми ("наборзъ въспрятавшеся"), что могло объясняться возможным желанием победителей задержать епископа Симона и княжескую семью. Контекст летописного известия (поездка на "лодьях" и "насадах" "внизь") указывает на то, что пунктом назначения князя Юрия был определен наш Городец-на-Волге, путь к которому из Владимира действительно лежит вниз по Клязьме. Отправка туда князя-изгнанника и отсутствие каких-либо упоминаний о правившем в Городце местном князе (которому пришлось бы давать другие земли в удел) вновь заставляют делать вывод о том, что Городец был великокняжеским городом, то есть городским поселением, находившемся в непосредственной власти великого князя владимирского, управлявшего им через бояр-наместников или воевод. Контекст летописного известия ("управиста их… князю Юрью Радиловъ Городець") позволяет предполагать, что в 1216 г. административный статус Городца впервые меняется: Юрий Всеволодович, перешедший на положение "младшего брата", получает Городец в удел. Впрочем, здесь наверняка требуются оговорки: Юрий отправился в Городец после поражения в междоусобной войне, поэтому не исключено, что его властные полномочия могли быть ограничены по сравнению с правами других младших князей - "подручников" великого князя владимирского. Пребывание в Городце великокняжеского наместника, наблюдавшего за действиями Юрия, нельзя исключать совсем, но, во всяком случае, о таковом в источниках ничего не сказано. Молчат древнерусские источники и о составе Городецкой округи в этот период».

Там где молчат летописи, слово берут краеведы, которым никто не запрещает проявлять полет фантазии, опираясь на знания о главных героях и ситуации в регионе.

Селезнев рассказывает о путешествии Георгия в Городец, имевшем, по его мнению, прямое отношение к основанию Нижнего Новгорода: «Наскоро погрузившись в ладьи, Юрий и его близкие поплыли вниз по Клязьме, затем по Оке. На устье Оки необходимо было сделать остановку, поскольку дальше предстояло идти против течения. Красота этого места не могла оставить равнодушными изгнанников. Симону же, вероятно, бросилось в глаза сходство Дятловых гор с кручами правого берега Днепра, на которых вознесся Киев. Возможно, именно тогда у Юрия Всеволодовича возникла мысль заложить здесь город». Версия вполне правдоподобная.

А вот версия городецкого периода жизни Георгия Всеволодовича в изложении протопресвитера Соколова. «По Клязьме суда вышли на широкую гладь Оки и оказались на границе владимирских владений: далее лежал языческий мир, не знавший христианства. На правом берегу реки в лесах жили мордовские племена. В лесу, на открытых полянах видны были деревянные истуканы. Река несла Георгия Всеволодовича все ближе к земле болгар. Через неделю плавания путники увидели другую великую реку - Волгу, где два мощных рукава слились в один. Прибыв в Городец, Юрий Всеволодович объездил округу, пришел помолиться в Федоровский монастырь, основанный его дедом Юрием Долгоруким, и поклонился Федоровской иконе Божьей Матери. В Архангельском соборе в праздник Святой Троицы поминали воинов, павших у реки Липицы. Епископ Симон совершал богослужение и крестил городчан». Повторим, что версия основания Городца, а тем более Федоровского монастыря Юрием Долгоруким не находит исторического подтверждения.

Чем еще, кроме богослужения, занимался Георгий Всеволодович? Тем, чем и должен заниматься князь. «Первое лето Городецкой ссылки прошло в трудах, - писал Макарихин. - Забот хватало. Волга оказалась незапертой: под боком плавали суда булгар, а в лесах за Узолою и Кезою гуляли-разбойничали ватаги языческих черемисов. Поэтому вдоль лесных дорог и троп ставились сторожевые остроги, дружинные наряды несли на них дежурство.

По осени князь с дружиною отправлялся для сбора дани. Запасы копились в княжеских кладовых. По осени на стругах, а по зиме на санях их в сопровождении воинов отправляли на Низ, где были торжища с мордвою и булгарами. Никакой власти на Низу не было. Можно было торговать, а можно было и голову потерять».

Сколько времени Юрий провел в Городце? Кучкин утверждал: «Побежденному Юрию был выделен Городец Радилов, пребывание Юрия в котором продолжалось около полугода. Осенью 1216 г. по соглашению с Константином Юрий сел в Суздале». Более принята точка зрения, что год-полтора. Константин призвал Георгия во Владимир в 1217 году.

С какой целью?



О деяниях Константина в тот период, когда он был единоличным правителем, известно немного.

Очевидно, что он уделял повышенное внимание делам духовным, возможно, уже ощущая приближение свидания с вечностью. Он заложил церкви во всех основных городах княжества. В 1216 году «великий князь Константин заложил церковь каменную Спаса в Ярославле». А на следующий год «заложил церковь каменную Воздвижения честного креста на Торговище во Владимире, месяца мая в 6 день, и в том же году она завершена была и освящена месяца сентября в 14 день». 25 августа 1217 года «епископом Кириллом в Ростове была освящена церковь Святых страстотерпцев Бориса и Глеба… тут был и великий князь Константин Всеволодович с детьми своими, с Васильком и Владимиром. И устроили пир великий, и князь чествовал епископа, а бояр и всех людей пожаловал, и милостыню нищим и убогим дал; ибо таков обычай был у этого князя, более всего любовь и милость иметь ко всем».

В том же 1217 году летопись зафиксировала, что «пришел из Царьграда во Владимир к великому князю Константину Всеволодовичу епископ Полоцкий, зная о его желании и любви ко всему божественному церковному строению, и к святым иконам, и к святым мощам, и ко всему душеполезному, зная путь его в жизнь вечную, и принес ему некую часть от страстей Господних, которыми ради нас Владыка Господь Исус Христос от иудеев пострадал. Князь же Константин возрадовался и повелел поместить ее вне города, в монастыре Вознесения за Золотыми воротами». Принесение святых реликвий сопровождалось большими празднествами. «Наутро великий князь Константин повелел от соборной церкви Святой Богородицы и от церкви Святого Дмитрия идти с крестами епископу, всему клиру и всему народу; и сам пошел с княгиней, и с детьми, и с боярами в Вознесенский монастырь. Взял епископ честную ту раку с неизреченным сокровищем на голову и пошел в город; и поставил в церкви святого Дмитрия, воспевая и славя Господа нашего Исуса Христа. И целовал святые мощи сначала епископ, потом князь великий Константин Всеволодович, а потом также и все православные люди».

Как замечал Карамзин, «тишина Царствовала в пределах Великого Княжения Владимирского. Константин наслаждался спокойствием подданных и любовию братьев; не следовал примеру дяди и родителя: не требовал повиновения от слабейших Князей соседственных и думал, что каждый из них обязан давать отчет в делах своих единому Богу». Но пока Константин, «изнуренный, может быть, недугами – довольствовался сожалением о несчастных; строил церкви, раздавал милостыню и с восторгом лобызал святые мощи, привозимые к нему из Греции», в соседних землях, еще недавно зависевших от воли Владимиро-Суздальского великого князя, происходили события, бросавшие вызов не только этой воле, но и любым представлениям о морали.

Речь прежде всего о Рязанском княжестве, где произошло массовое братоубийство, имевшее к делам Владимиро-Суздальской земли, как увидим, прямое отношение.



В Рязани скончался князь Роман Глебович, и вся родня его собралась на Исадах решать вопрос о новом князе. И здесь вновь заявили о себе князья Глеб и Константин Владимировичи, в свое время сдавшие с потрохами всех своих родственников Всеволоду Большое Гнездо, обвинив их в измене, после чего родственники провели несколько лет во владимирских застенках, а земля рязанская была разорена.

«Князь Рязанский Глеб Владимирович, наученный сатаною на братоубийство, совещался с братом Константином. Вначале он оклеветал дядей своих и братьев своих, и много крови пролил, и убийств сотворил. Также ныне и другое умыслил – избить своих братьев, желая один всю власть держать, забыв писание… Сошлись эти братья на Исадах договор заключить, и брат их родной, князь Кир Михайло Всеволодович – двух братьев дети, и брат их князь Ростислав Святославович – также двух братьев дети и князь Глеб, и князь Роман».

Коварный Глеб 20 июля 1217 года позвал братию в свой шатер на пир, а в соседнем шатре уже ждали своего часа наемные убийцы. «Он позвал их как на дружественный честный пир, и они пошли: всего 6 князей их было, каждый со своими боярами и с дворянами, и вошли в шатер.

Окаянный же Глеб с братом своим Константином собрал дворян своих и половцев множество с оружием, и скрыл их в другом, постельном шатре, в полстнице (шатер из войлока. – В.Н.), вблизи шатра, в котором князья собирались пировать. Не знал об этом никто, кроме тех зломысленных князей и их проклятых думцев».

Едва началось веселье, Глеб и Константин расправились с родней, среди которой был их родной брат и пять братьев двоюродных, и с их боярами. «И когда начали упиваться и веселиться, тогда Глеб и Константин окаянный послали за убийцами. Пришли окаянные убийцы и начали сечь нещадно. И сами окаянные князья Глеб и Константин, взяв мечи, начали сечь князей и бояр их, и дружину их всю, и убили пять братьев, и шестого, брата родного Изяслава Владимировича».

«Утомленные смертоубийством изверги выходят из шатра и спокойно влагают в ножны мечи свои, дымящиеся кровию» (Карамзин).

Братоубийц – Глеба и Константина Владимировичей - назовут слугами сатаны. Однако им не суждено было возглавить рязанское княжество. Один из родственников – Ингвар Игоревич счастливо избежал смерти, опоздав на пир, и именно ему придется наводить порядок. «А князь Ингвар Игоревич, племянник их, не успел прийти к ним на пир тот злой, не пришло его время. Так защитил его Бог и спас от лютой смерти. Прочих же бояр и дворян их без числа избили, сами бежали к половцам… И сел в Рязани князь Ингвар Игоревич».

Так какое же отношение имело это к Владимиро-Суздальскому княжеству и к Георгию Всеволодовичу? Обратимся к списку погибших рязанских князей: Изяслав Владимирович, Кир-Михаил Всеволодович, Роман и Святослав, Роман и Глеб Игоревичи.

Четверо из них, судя по всему, находились во владимирском плену и были отпущены на свободу после того, как Георгий Всеволодович наследовал престол от отца. Кир-Михаил вообще, напомню, был его свояком. А Изяслав Владимирович сохранял свой удел с согласия князя Владимирского. То есть все шестеро пользовались расположением Георгия Всеволодовича и были его родней.

Понятно, что Глеб, ранее обрекший старших князей на тюрьму, после их возвращения в 1212 году должен был оказаться на положении изгоя. Он и так ничего не получил в награду за свою измену от Всеволода Большое Гнездо, а тут еще освобожденные Георгием Всеволодовичем князья стали занимать свои уделы и решать вопросы на основе принципа старшинства. Высшая власть принадлежал Роману Глебовичу, последнему из поколения Глебовичей, и после его кончины на сцену вступило поколение их детей, двоюродных братьев между собой.

Глеб и Константин могли решиться на столь вопиющее преступление только в надежде на то, что за это не последует возмездия со стороны могущественных соседей. Пока во Владимире княжил Георгий Всеволодович, он выступал гарантом спокойствия на Рязанской земле, где княжили выпущенные им из застенков родственники. После битвы на Липице Георгий оказался не у дел, в далеком Городце, и опасности для Глеба и Константина Владимировичей не представлял. Как и великий князь Владимирский Константин Всеволодович, но уже по другой причине.

Глеб Владимирович был женат на дочери смоленского князя Давыда Ростиславича, а потому имел множество родственников среди Ростиславичей, только что посадивших на Владимиро-Суздальское княжение Константина Всеволодовича. «Решаясь на убийство, Глеб мог исходить из того, что сам Константин Всеволодович пришел к власти во Владимирском княжестве при помощи смоленских князей, - замечал Кузнецов. - То есть Глеб Владимирович мог рассчитывать на благожелательное отношение Ростиславичей, которые тогда доминировали на Руси». А может быть Глеб заранее сговорился со смоленскими родственниками, которым не терпелось с его помощью поставить под контроль еще и Рязанское княжество? Почему бы и нет.

Но у трагедии в Исадах, полагаю, был и еще один аспект, повлиявший на судьбу Георгия Всеволодовича. Он наглядно продемонстрировал слабевшему Константину Всеволодовичу насколько хрупка и уязвима жизнь любого князя, когда речь заходит о династических спорах, а тем более – о престолонаследии. Великий князь не мог не думать о том, что будет с его малолетними детьми, когда его не станет. Силы его куда-то внезапно и стремительно уходили, хотя было ему всего-то 32 года от роду. Константин Всеволодович живо представлял себе, что может случиться после его кончины. Когда на Владимирское княжение взойдет уже со всеми неоспоримыми правами на престол Георгий Всеволодович.

Только что согнанный Константином с помощью внешней силы с этого престола, сосланный в Городец, оскорбленный, униженный, затаивший злобу. Что будет с наследниками самого Константина, когда они окажутся полностью во власти, в руках Георгия?! А с ним и владыка Симон, так и не признавший старшинства Константина. Обеспечить будущее детей могла только добрая воля Георгия Всеволодовича. И Константин поспешил ею заручиться.

«Слабый здоровьем Константин недолго накняжил во Владимире, он чувствовал приближение смерти, видел сыновей своих несовершеннолетними и потому спешил помириться с братом Юрием, чтоб не оставить в нем для последних опасного врага», - писал Соловьев.

Полагаю, в тот момент у Константина не было выбора. Великий князь Владимирский отправил гонцов в Городец.