Совет всей земли одержал решающую победу – установил контроль над столицей России. Теперь предстояло восстановить российскую государственность.

Пожарский и Минин не были революционерами. Они были реставраторами старины, но сама эта старина уже воспринималась совершенно иначе. Из Смутного времени, казалось бы, вставала та же Россия. Но это была другая Россия.

Смута, писал Забелин, была «всесторонним банкротством правительства, полным банкротством его нравственной силы. Правительство было нечисто, оно изолгалось, оно ознаменовало себя целым рядом возмутительных подлогов. Народ это видел хорошо и поднялся на восстановление правды в своем правительстве, на восстановление государственной власти, избранной правдой всей земли, а не подлогами и "воровством" каких-либо городов и партий. Пожарский с Мининым сделались руководителями и предводителями этой всенародной правды. Они шли с нижегородцами не для того, чтобы перестроить государство на новый лад, а напротив, шли с одной мыслью и с одним желанием восстановить прежний порядок, расшатавшийся от неправды правительства… Народ, измученный, растерзанный даже на части буйством этой среды, поднялся и унял ее, водворил тишину и спокойствие в государстве. Тем его подвиг и окончился… Все смутное воровство было забыто навсегда: кривые тушинцы смешались с прямыми нижегородцами».

Именно взращенный еще в Нижнем Новгороде и Ярославле Совет всей земли и стал – вплоть до избрания царя – верховной властью в стране. Арсений Елассонский справедливо замечал: «После уничтожения поляков и освобождения великой России и Москвы, два великих боярина князя, – князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой и князь Димитрий Михайлович Пожарский, взяли бразды правления в свои руки. Весь народ московский и все находящиеся в великой России архиереи, иереи, бояре и начальствующие, правящие народом в преподобии и правде, подчинились им».

На полгода дуумвират Трубецкого и Пожарского, а скорее даже триумвират с включением в него Минина, возглавил исполнительную власть, выступая в роли некоронованных соправителей России.

Тремя главными очередными задачами новой власти, которые решались практически параллельно, стали: отражение нашествия Сигизмунда III, организация системы государственного управления и созыв Земского собора для избрания государя.



Сигизмунд III, еще не зная о судьбе своих сил в Москве (из-за чего и не сильно спешил), продолжал пребывать в уверенности относительно «законных прав» его сына Владислава на российский трон. С отрядом в 1300 человек шляхты и 3000 немецких и венгерских наемников король выступил из Смоленска на Москву.

Арсений Елассонский свидетельствовал, что «6 ноября прибыл в пределы России лично великий король с сыном своим Владиславом, с многими воинами и боярами; с ним прибыли и патриарх Игнатий и многие русские бояре, полагая, что Москва находится в руках его войска, - чтобы короновать сына своего царем Москвы и всей Руси…» В Вязьме к королю, как мы помним, присоединился гетман Ходкевич с остатками своего войска.

Сигизмунд почему-то рассчитывал добиться своего путем переговоров, как будто за предшествовавшие два года – с момента низложения Шуйского и присяги Владиславу - ничего не произошло. Но, как заметил владыка Арсений, «тщетно было [его] намерение, потому что он раньше должен был делать это, не полагаясь на ум свой [по пословице]: и быстрота приносит пользу. Итак, русские, услышавши о прибытии короля, заперлись по городам, по непроходимым местам и деревням, и ни один не встретил прибытие короля и его сына. Увидевши это, великий король сильно был огорчен и недоумевал, что делать, потому что воины его не только страдали от голода, но и от русских, которые каждый день захватывали их и убивали мечом».

Королевское войско было встречено как войско захватчиков, со всех сторон его окружала стена ненависти. Окрестное население при приближении врага прятало продовольствие и бежало в леса. Наладить снабжение армии не удавалось. Сигизмунда преследовала одна военная неудача за другой. Первой неудачей был провальный штурм крошечной крепости Погорелое Городище. Местный воевода то ли всерьез, то ли в насмешку в ответ на предложение сдаться посоветовал королю:

- Пойди под Москву, будет Москва за тобою, и мы готовы быть твои.

А затем воевода отдал приказ открыть огонь из всех орудий. И Сигизмунд пошел… к Москве, все еще надеясь на дипломатическое завершение своей миссии по овладению русским престолом.

Однако дипломатия тоже не работала. Читаем в «Новом летописце»: «Из Вязьмы послал король под Москву Жолкевского молодого да князя Даниила Мезецкого, который был в послах с митрополитом [Филаретом] да с князем Василием [Голицыным], дьяка Ивана Грамотина уговаривать Москву, чтобы приняли королевича на царство». Это произошло после того, как 19 ноября передовые отряды Сигизмунда подошли к Рузе. С ними находился окольничий Мезецкий, бывший член боярского правительства и участник Великого посольства, которому предстояло выступить основным переговорщиком с новыми властями. С Сигизмундом был и низложенный патриарх грек Игнатий: он был нужен, чтобы короновать Владислава в кремлевском Успенском соборе. В Москву были направлены гонцы короля, которых тут же взяли под стражу.

Не удалось пробиться к Москве и авангарду польского войска, где находились и князь Мезецкий, и Жолкевский-младший, и дьяк Грамотин. В Москве интервентов ждали. Да и трудно было не ждать, когда Сигизмунд извещал о своем приближении грамотами, которые рассылал впереди себя, призывая становиться под его знамена. Ядро польского отряда по одним источникам составляло порядка трехсот польских и литовских кавалеристов во главе с ротмистрами, по другим – около 1000 ратников.

Бой развернулся на Ваганькове у Ходынки. Ополченцы, немногочисленные вначале, едва сдержали натиск. Однако известие о столкновении быстро дошло до Пожарского, который бросил на врага свои основные силы. У поляков не было и шанса. Спасшимся с поля боя крупно повезло.

В стычке у Ваганькова поляками был захвачен в плен смоленский ратник из Нижегородского ополчения Иван Философов. Его доставили на допрос к королю, и диалог с ним, судя по всему, заметно охладил энтузиазм Сигизмунда III. У пленника поинтересовались:

- Хотят ли взять королевича на царство, и Москва ныне людна ли, и запасы в ней есть ли?

И услышали от Философова однозначный ответ:

- Москва людна и хлебна, и на том все обещались, что всем помереть за православную веру, а королевича на царство не брать.

Идти в этих условиях на Москву было для короля равнозначно самоубийству. Тем более что численность столичного гарнизона была в тот момент гораздо больше войск, которые мог выставить Сигизмунд.

Теперь ни король, ни Ходкевич не искали генерального сражения за Москву. Гетман пригласил Сигизмунда в свой старый лагерь в селе Федоровском, где провел предшествовавшую зиму. Но между Москвой и Федоровским стояла крепость Волоколамск. Сигизмунд III зачем-то, полагаю, из соображений престижа, приказал взять ее любой ценой.

«Новый летописец» рассказывал: «Услышал то король, что московские люди все на том встали, чтобы не брать сына его королевича на Московское государство, и повелел приступить сильными приступами к Волоку. На Волоке же в ту пору был воевода Иван Карамышев да Степан Чемесов, от них же толку мало было во граде. Бой же вели атаманы: Нелюб Марков да Иван Епанчин, бились на приступах, едва за руки не берясь, и на трех приступах перебили великое множество литовских и немецких людей».

Несмотря на все усилия, наемники и тут не достигли ни малейшего успеха. «Испытав силы своей маленькой армии на плохих стенах Волоколамска и потеряв напрасно много людей после нескольких отчаянных приступов, король, в свою очередь, испугался грозившей впереди опасности начать гораздо более трудную осаду под угрозой холода и голода», - замечал Валишевский. «Находившиеся в крепости русские захватили пушки и большую добычу, - добавлял Арсений Елассонский. - Увидавши это, великий король, убоявшись большего, удалился назад». Сбежавший по дороге от короля князь Мезецкий привез в Москву известие о его отходе.

Провал под Волоколамском окончательно подорвал боевой дух польской армии, и 27 ноября Сигизмунд отдал приказ об общем отступлении, которое оказалось на редкость мучительным. Ни один из лежавших на пути укрепленных русских городов не сдался и не открыл Сигизмунду свои ворота. Морозы сменялись оттепелями, снегопады – проливными дождями. Обозы вязли в многочисленных речках и болотах. Королевская армия бежала из России, теряя людей, бросая повозки и артиллерию. «Король же, видя мужество и крепкое стояние московских людей и срам свой и побитие литовских и немецких людей, пошел наспех из Московского государства: многие у него люди литовские и немецкие померли от мороза и голода».

Архиепископ Арсений завершал картину разгрома: «Быстро, с великим стыдом, сам и сын его и находившиеся с ним возвратились в Польшу, говоря друг другу: "Если такая и ничтожная крепость не была взята нами и оказалась столь крепкою и одержала над нами великую победу, то, следовательно, как мы пойдем в другие большие, сильные и известные крепости". Итак, великий король и его свита успокоились, и возвратился он домой со своим войском, питая в сердце своем сильное негодование и большую вражду против великой России».



В связи с внешней угрозой при организации новой системы государственного управления у Совета всей земли на первом плане оставались вопросы вооруженных сил. Главное – армию в столице нечем было кормить.

Пожарский и Минин обратились с воззваниями к городам, настоятельно призывая прислать провиант. Служилые люди отвоевали Москву, не щадя голов своих, а теперь они на земской службе и помирают с голода. Чтобы не усугублять ситуацию с продовольствием, воеводы не противодействовали отъезду дворян. За считанные дни их число в Москве сократилось с четырех до двух тысяч. Но продовольствия все равно не хватало.

Помимо двух тысяч земских дворян под ружьем оставались: тысяча стрельцов, четыре с половиной тысячи весьма ненадежных казаков и несколько тысяч вооруженных москвичей из разных повстанческих отрядов. Все они требовали жалованья.

При этом само ополчение уже расползалось. Дворяне, даже те, кого не просили, начали разъезжаться по своим поместьям. Те из ополченцев, кто был награжден за службу земельными пожалованиями, сочли свою миссию выполненной и заспешили в новые владения. Реальными хозяевами Москвы оказались казаки, внушительная военная сила, с которой нельзя было не считаться. Казаки начали так буйно и настоятельно требовать денег, что у них с дворянами «едва без крови пройде».

Совет земли начал с упорядочения казачьей службы. Он постановил составить реестр ветеранов освободительного движения, «старых» казаков, которые получили право на сбор кормов в назначенных им городах и уездах. То есть Совет земли сохранил тот порядок, который сложился в Первом ополчении при Заруцком. Так, сподвижник атамана Степан Ташлыков и его отряд в 1140 сабель получили на прокормление Балахну.

«Старым» казакам Минин выдал жалованье – по восемь рублей деньгами и имуществом. «Молодые» казаки, не попавшие в реестр, остались без денег, но тоже не были обижены. Минин и Пожарский исполнили обещание, которое еще Прокопий Ляпунов дал восставшим казакам: вчерашние холопы из рядов земского ополчения получили волю. Совет земли также разрешил им строить себе дома и свободно жить хоть в Москве, хоть в других городах, освободил казаков-ополченцев на два года от уплаты долгов и царских податей.

Казна Минина стремительно таяла. Власти ополчения отдали ополченцам отобранное у пленных поляков добро, принялись разыскивать то, что оставалось от государственной казны, вступая в конфликт с прежней властью.

Взаимоотношения с бывшей Семибоярщиной оставались запутанными. Как и обещали Минин и Пожарский, никто из великородных бояр не был подвергнут репрессиям. О люстрации лидеров Семибоярщины и речи не шло. Руководители Совета всей земли не мыслили себе будущего государства Российского без прирожденных бояр. Они стали делить власть с Боярской думой, из которой, правда, были изгнаны окольничие князья Звенигородские, князь Федор Мещерский, Тимофей Грязной, братья Ржевские, постельничий Безобразов и другие прямые ставленники польской администрации. Боярина Ромодановского разжаловали из бояр в окольничие, Иван Салтыков и Никита Вельяминов были лишены думских чинов.

Но наиболее приближенных к казне и наименее родовитых коллаборационистов не только не простили. Их пытали, прежде всего - на предмет разворованных ценностей. Главные «друзья великого короля» Сигизмунда — Федор Андронов, Иван Безобразов, Иван Чичерин, несколько дьяков после пыток были отправлены в тюрьму. Тимофей Савин, Степан Соловецкий, Бажен Замочников умерли в руках палача. Но следствию удалось установить, что Струсь, Будила и их русские приспешники оборудовали тайник, куда и спрятали награбленное. Казна была найдена, и много денег из нее Минин раздал «воинам и казакам» в счет жалованья, после чего, по словам Арсения Елассонского, «весь народ успокоился».

Трубецкой и Пожарский погрязли в бесконечных земельных делах. За их подписью вышло множество грамот с приказами о раздаче поместий достойным просителям или с отказами недостойным. Еще Совет Первого ополчения постановил конфисковать земли у правителей-бояр и одновременно не допустить чрезмерного обогащения бояр и воевод, возглавивших освободительное движение. Земские бояре не должны были владеть землями сверх оклада, установленного для всех бояр Иваном IV и Федором Иоанновичем. Тушинские приобретения, превышавшие оклад, по конституции 30 июня 1611 года подлежали отчуждению в пользу дворян-ополченцев. Но эта норма не действовала: бывшая тушинская знать Лжедмитрия II сохранила владения. Причем более других выиграл… князь Дмитрий Трубецкой.

Глава тушинской Боярской думы, он получил от Лжедмитрия II не только боярский чин, но и обширнейшие земельные владения, которые уже к моменту освобождения Москвы исчислялись 12 596 четвертями в Рязани, на Мещере и в других местах. А потом Трубецкой добавил к этому Важское наследное княжение, которое ранее принадлежало Борису Годунову. Трубецкой демонстрировал земщине, кто является реальной властью. Дарственная грамота на Вагу была составлена как соборный приговор: от духовенства, бояр, стольников, дворян и детей боярских, гостей, торговых и «всяких чинов людей Московского государства».

По сути, это была явная заявка Трубецкого на верховную власть в стране. Князь подкреплял свои притязания на престол и такими внешними действиями, как торжественное переселение во дворец Годунова в Кремле для постоянного проживания.

Минин и Пожарский предпочли поселиться на Арбате, в Воздвиженском монастыре.



После бегства Сигизмунда и улаживания оборонных и финансовых вопросов земское правительство могло заняться самым важным и неотложным делом: будущим государственности. Для этого Совет всей земли постановил созвать общероссийский Земский собор.

Уже в ноябре 1612 года от имени Трубецкого и Пожарского на места были разосланы десятки грамот с предписанием направить в Москву выборных представителей от разных чинов. Местным властям и населению предлагалось выбирать по десять человек «лучших и разумных и постоятельных людей» и снабдить их «полным и крепким достаточным приказом», чтобы они могли говорить о царском избрании «вольно и бесстрашно». Не только дворяне и духовенство, но и посадские люди, крестьяне дворцовых и черносошных волостей должны были прислать своих представителей в столицу.

Земские власти спешили. Первое заседание Собора было назначено на 6 декабря 1612 года. Однако к тому времени в Москву добрались лишь немногие его участники. Мешали не только расстояния и плохие дороги, в городах воеводы не могли понять, зачем приглашать для царского избрания тяглых людей.

В декабре состоялся Великий соборный совет, на котором было решено вызвать на Земский собор всех бояр и дворян московских, которые «живут в городах», и расширить представительство от сословий, увеличив состав каждой делегации с десяти человек до тридцати. Так, двинянам предписывалось прислать двадцать человек от горожан и черносошных крестьян, пять человек от стрельцов и пять от духовенства. Провинция реагировала с большой задержкой. Минин и Пожарский взывали к совести региональных властей: «А если вы для земского обирания выборных людей к Москве к крещенью не вышлете, и тогда нам всем будет мниться, что вам государь на Московском государстве не надобен; а где что грехом сделается худо, и то Бог взыщет с вас». В итоге открытие Собора отложили на месяц.

Когда ударили крещенские морозы, Земский собор приступил к обсуждению кандидатур.

На должность царя.