Пожарский и Минин предполагали преодолеть путь до столицы за два дня. К вечеру 19 августа их полки пришли на Яузу, где получили приказ остановиться на ночлег.

«Князь Дмитрий Трубецкой беспрестанно присылал и звал к себе стоять в таборы». Казаки, проведшие под Москвой более года, успели хорошо укрепить Яузский острог, а после ухода Заруцкого там было много брошенных землянок, шалашей и изб, где могло бы разместиться Нижегородское ополчение. Сколь бы заманчивым ни казалось предложение Трубецкого, «князь Дмитрий же и вся рать отказали, что отнюдь тому не бывать, чтобы стоять вместе с казаками». Руководителям ярославского правительства пришлось бы довольствоваться второстепенной ролью в «чужом монастыре» Трубецкого.

Володихин справедливо замечал, что Пожарский, «объединив силы с великим аристократом Трубецким, не мог бы далее командовать и даже не мог бы претендовать на равенство в решении воинских проблем. Его же люди обязательно перестали бы ему подчиняться… Он подчинился бы Дмитрию Тимофеевичу, если бы видел перед собой искусного полководца, человека, поддерживающего порядок в собственном лагере. Но Трубецкой как военачальник был не столь силен и опытен, как Пожарский, а в его стане царили разброд и шатание… Утратив контроль над армией, он отдал бы его в слабые руки… Пожарский, очевидно, боялся, что многомятежная казачья толпа разлагающе подействует на его армию, собранную с такими трудами; что его здоровое воинство вдохнет заразу бунтарства и потеряет прежнее единство, прежнюю нравственную силу».

Кроме того, план сосредоточения сил в восточных предместьях за Яузой был неприемлем тем, что Ходкевич приближался к столице с запада, и Пожарский решил расположить свои полки в западных кварталах города, в районе Арбатских ворот.

Когда утром 20 августа ополчение Пожарского двинулось к Москве, Трубецкой выехал навстречу в сопровождении своих дворян. Первое свидание воевод Первого и Второго ополчений закончилось безрезультатно. Трубецкой, старший по чину и знатности, даже утратил самообладание, когда Пожарский по обыкновению стал совещаться с Мининым. Гнев боярина нашел отзвук в легендарных словах: «Уже мужик нашу честь хощет взять на себя, а наша служба и радение ни во что будет». Воеводы разъехались в разные стороны. «Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и казаки начали на князя Дмитрия Михайловича и на Кузьму и на ратных людей нелюбовь держать за то, что к ним в таборы не пошли».

Удара поляков ждали со стороны Дорогомиловской ямской слободы, где начиналась Большая Смоленская дорога. На этом направлении Пожарский и расположил свой полк. Справа от него встали отряды князя Лопаты-Пожарского и воеводы Дмитриева, слева, в Чертолье (Пречистенка), - отряд Василия Туренина, подкрепленный владимирским ополчением, которое привел Артемий Измайлов. Грубо говоря, заняли западный периметр нынешнего Бульварного кольца. Пожарский распорядился восстановить полуразрушенные укрепления Земляного города в районе Смоленской и Можайской башен, где конница Ходкевича, переправившись через Москву-реку, могла нанести основной удар.

Гетман Ян Кароль Ходкевич привел свои войска 21 августа и занял господствующую высоту — Поклонную гору. Когда наступила ночь, Поклонка засветилась огнями множества костров. Воинство Ходкевича отдыхало после марша и готовилось к битве.

С Поклонной горы гетман мог нанести удар либо по кратчайшему направлению, туда, где занял позицию Пожарский, либо повернуть к Донскому монастырю и прорываться в Кремль с юга - через Замоскворечье.

Полк Трубецкого расположился в районе Крымского двора (нынешний Парк культуры), выдвинув дозоры к Донскому монастырю. Пожарский направил на правый берег Москвы-реки в помощь казакам пять дворянских сотен и выдвинул свои разъезды к Новодевичьему монастырю.

Близилось решающее сражение, определявшее будущее России.

Каково было соотношение сторон? Возможны только приблизительные оценки.

Поляки и кремлевские бояре, которые ждали подхода мощных сил во главе с королем Сигизмундом III, так их и не дождались. Почему? Точный и емкий ответ дал Казимир Валишевский: «Но у короля не было денег, а победитель при Клушине (гетман Жолкевский. – В.Н.) отказался от командования войсками, не получавшими содержания».

Польское войско вел Ходкевич, и в отношении его сил первую оценку дал Арсений Елассонский, который писал: «21 августа прибыл снова полководец Карл с большим войском, которое послал на помощь великий король из Польши: поляков, немцев и венгерцев было более сорока тысяч». Все без исключения историки считают эту цифру сильно раздутой. Костомаров оценивал силы Ходкевича в 12 тысяч человек, советский историк Бибиков - в 12-15 тысяч бойцов у Ходкевича и Струся, в том числе 1,5 тысячи пехоты из венгров и ливонских немцев. Польский историк Богун называл 9-10 тысяч воинов в гетманской армии Ходкевича. Скрынников писал, что «король Сигизмунд прислал ему в подкрепление полторы тысячи солдат. В наступлении приняли участие около восьми тысяч запорожских казаков. Их возглавляли атаманы Заборовский, Наливайко и Ширай». Соколов считал, что «силы Ходкевича вместе с пешими казаками и украинскими казаками А. Наливайко достигали шести-семи тысяч (1700-1800 человек польской, «венгерской» - гайдуки, немецкой пехоты, казаки и волонтеры)… Заодно с ними действовали в Кремле три тысячи поляков и литовцев под началом Николая Струся и сапегинского полковника Иосифа Будилы. Всего в войсках захватчиков под Москвою и в самой столице насчитывалось до пятнадцати тысяч человек». По прикидке Морохина и Кузнецова, в осажденной столице находилось порядка 3-3,5 тысяч интервентов, а в войске Ходкевича - от 8000 до 9800 воинов.

Столь же большой разброс в оценке русских сил. Академик Готье считал, что во Втором ополчении было 20 тысяч человек. Позднее историки называли куда более скромные цифры: Бибиков - 8-10 тысяч бойцов в обоих ополчениях, Скрынников – 3-4 тысячи ратников и казаков в таборах Трубецкого и до 10 тысяч у Пожарского. Морохин и Кузнецов определяли численность воинства Пожарского в «10,5-12,5 тысяч человек, из которых примерно 7-8 тысяч нижегородские, вяземские, смоленские, ярославские и другие дворянские отряды и около 3 тысяч казаков».

Юрий Моисеевич Эскин, замдиректора Российского государственного архива древних актов и биограф Пожарского, уверен, что все оценки занижены. И вот почему: «Оценивая численность противостоящих армий, надо не забывать о неточности подсчетов всех историков, которые базируются на источниках, учитывающих только полноправных воинов (дворян, стрельцов и казаков, получавших оклады, или гусар, пехотинцев, гайдуков по спискам и мемуарам). Но у каждого мало-мальски состоятельного воина были слуги – боевые холопы у русских, пахолки у польско-литовских воинов». А Дмитрий Володихин, напротив, считает все оценки завышенными по той причине, что на описываемом источниками театре военных действий «просто негде разместить не то что двенадцать, а даже и пять тысяч бойцов при огромном обозе».

Но, как бы то ни было, источники и оценки историков рисуют картину примерного количественного равенства сил. При этом отмечают серьезное качественное преимущество армии Ходкевича - в боевой подготовке завербованного интернационала профессиональных военных: поляков, литвинов, венгров, волохов, запорожцев. Боевое ядро рати Минина и Пожарского составляла дворянская конница, пешие стрельцы и казаки, к которым присоединилось множество кое-как вооруженных людей. Осажденная в Кремле шляхта с насмешкой советовала Пожарскому распустить к сохам своих бойцов, которым по меркам того времени не было места в армии.

«Дмитрий Михайлович располагал боевыми силами второго сорта, - подчеркивает Володихин. - И еще очень хорошо, невероятно хорошо, что Минин и его помощники смогли собрать хотя бы это. У Трубецкого не было ничего подобного. Трубецкой располагал незначительным количеством обносившихся, усталых дворян и роем казаков – отважных, конечно же, порою просто неистовых, но не слишком искусных в бою и до крайности слабоуправляемых… Два ополчения не имели единого командования и относились одно к другому с большим недоверием».

Любомиров справедливо замечал: «Силы русских и поляков… были приблизительно равны. Но положение русских было тем невыгодно, что в случае вылазки из Кремля они оказывались меж двух огней, а главное - две их рати, и стоя рядом, оставались разъединенными взаимным недоверием и враждой».

Однако в одном у русского воинства было неоспоримое превосходство. Это была уже народная армия. Ополченцев воодушевляло сознание своей высокой патриотической миссии. Они сражались за родную землю. И в ратных людях, и среди москвичей зрела отчаянная решимость стоять до конца. Мало кто мог заснуть в ту ночь, накануне решающего сражения. В лагере ополченцев от костра к костру переходили священники, благословляя бойцов. Рать Минина и Пожарского готовилась к сражению за Родину.

Ходкевич повел свои войска в наступление с рассветом 22 августа. Его конница переправилась через Москву-реку у Новодевичьего монастыря. В лучах восходящего солнца сверкали чешуйчатые доспехи рыцарей, выстроившихся в кавалерийские порядки, ветер развевал перья на шлемах.

Пожарский не стал дожидаться полного развертывания сил противника и первым атаковал вражескую кавалерию ударом своей конницы. Завязалась длительная схватка в поле между Новодевичьим монастырем и Деревянным городом. Очевидец запишет: «Там происходила великая резня, большой напор с обеих сторон, обычно один на другого наваливался свирепо, направляя копья свои и поражая смертельно, в воздухе свистели стрелы, ломались копья, густо падали мертвые».

Со стен Кремля грянули пушки, бомбардируя позиции Пожарского с тыла и подавая знак Ходкевичу - гарнизон готов к вылазке. В помощь коннице Ходкевич ввел в дело пехоту, которая стала планомерно теснить дворянские сотни, заставляя их отступить к Земляному валу, в сожженные городские кварталы. «Гетману надо было любой ценой преодолеть примерно 2 километра, - замечает Эскин, - чтобы провести в Кремль обозы по Чертольской (позже Пречистенской) улице или по Остоженке, до Чертольской башни Белого города, а затем до Боровицкой башни Кремля».

Пожарский в этот момент принимает важнейшее решение: приказывает дворянам сойти с коней и сражаться в пешем строю, действуя по возможности из-за укрытий. «Он вообще отказывается от массированного использования конных сотен. Исход битвы должен определиться не в стуке копыт, не в перезвоне сабель и не в яростных криках бешено несущихся навстречу друг другу всадников, а в беспощадных стычках на развалинах города, за печи, за ровики, за ямы, за малые острожки, лицом к лицу, топорами, ножами, голыми руками».

После полудня Ходкевич ввел в бой уже все свои силы, пытаясь прорвать русскую оборону в районе Тверских ворот и на Арбате. Стрельцы, засевшие в окопах и на стенах Каменного города, вели смертельный огонь по наступавшим противникам.

В этот момент, когда бой вступил в критическую фазу, полковник Струсь предпринял вылазку из Китай-города и ударил в тыл ополчению у Алексеевской башни и Чертольских ворот. Этот удар не застал Пожарского врасплох, он его ждал и к нему готовился, оставив большое число стрельцов на внутреннем кольце обороны. Засидевшиеся на месте в первые часы сражения, они с яростью набросились на польские гарнизонные роты. Когда началась рукопашная схватка, польские пушкари прекратили обстрел, чтобы не поразить своих.

Результаты вылазки были катастрофическими для кремлевского гарнизона. «В то время несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда», - напишет полковник Будила. Неудачной для поляков была и вылазка из Водяных ворот вдоль берега Москвы-реки. Нападение поляков было отбито с большими для них потерями и с утратой полковых знамен. Будила находил элегантное объяснение поражению: «Русские, наевшись хлеба, были сильнее наших, которые шатались от дуновения ветра. Только шляхетное благородство могло побудить их решиться на эту вылазку, чтобы показать своему вождю гетману и своему государю королю, что для блага отечества они всегда готовы умереть».

Существует предание, что в этой схватке у стен Кремля погиб племянник Минина – 23-летний богатырь Фотин Сремкин. Когда он упал на землю, Кузьма подошел к нему, перекрестил и произнес: «Благо тебе, потому что ты умер за веру Православную». Это была первая и последняя вылазка поляков из Кремля.

Около двух часов дня в сражение втянулись уже все наличные вооруженные силы Пожарского и Ходкевича. Поляки нанесли мощный удар по левому крылу русских войск и смяли его, прижав к берегу Москвы-реки. Отрезанные от своих, ратники пытались спастись вплавь. Те, кому удалось перебраться на другой берег, видели перед собой стоявшие неподвижно войска князя Трубецкого, который с интересом наблюдал за происходящим. «С гетманом же был бой конный с первого часа до восьмого, от князя Дмитрия же Трубецкого из полку и из таборов казачьих помощи не было никакой».

Настроение в войсках Трубецкого было разным. Многих казаков не очень беспокоила возможность поражения рати Пожарского, к которой они испытывали чуть ли не классовую неприязнь. «Богатые пришли из Ярославля, - уверяли они, - и сами одни отстоятся от гетмана!» Звучало как комплимент Минину, который позаботился о хороших окладах во Втором ополчении, о чем могли только мечтать в Первом. А Трубецкой был злопамятен и не собирался помогать выскочке Пожарскому.

В то же время командиры сотен, присланных в Замоскворечье Пожарским, естественно, настаивали на том, чтобы оказать немедленную помощь сражавшимся. Трубецкой отклонил их требования. Дворянские сотни, однако, отказались подчиниться приказу воеводы. Они в полном порядке снялись с места и ушли к переправе.

По свидетельству автора «Повести о победах Московского государства», Минин в этой ситуации занялся агитацией в войске Трубецкого. То ли переправился, то ли через реку кричал: «О, братья, христианский народ! Видите великую помощь Божию православному и Богом собранному воинству и победы над врагами и разорителями Православной веры и святых церквей, над поляками. А вы, бездействуя, какую честь себе получите и какую славу обретете, единоверным помочь не желая и Божьему делу послужить, а вражде-злобе служа? Ныне ведь от единоверных отлучаетесь! Впредь к кому за защитой обратитесь и от кого помощи дождетесь, презрев эту помощь Божию православным христианам против врагов Московского государства?»

Среди казаков поднялся ропот. Многие атаманы поддержали решение Трубецкого, но некоторые были готовы его проигнорировать. Филат Межаков и еще трое атаманов возмутились: «Для чего не помогаешь погибающим? Из-за вашей (воеводской) вражды только пагуба творится и государству и ратным».

Вопреки приказу Трубецкого четыре казачьи сотни - атаманов Филата Межакова, Афанасия Коломны, Дружины Романова, Макария Козлова – и отряд костромичей во главе с Федором Ремнем покинули Крымский двор и переправились через Москву-реку вслед за дворянскими сотнями. «И пришли на помощь ко князю Дмитрию в полки и, по милости Всещедрого Бога, гетмана отбили и много литовских людей убили».

Появление этих свежих сил численностью около тысячи человек решило исход битвы. Под ударом с фланга Ходкевич прекратил атаку и поспешил вывести из боя свои войска.

Земские люди принялись расчищать поле боя и хоронить убитых. Потери с обеих сторон были огромные. «Наутро же собрали трупов литовских более тысячи человек и повелели закопать их в ямы», - заметил «Новый летописец».

Ходкевич отступил за Новодевичий монастырь и разбил там лагерь. Гетман вовсе не чувствовал себя сломленным. В это время ему на помощь пришли сторонники Семибоярщины. К гетману явился дворянин Григорий Орлов, тот самый, который получил от поляков жалованную грамоту на земли князя Пожарского. Орлов взялся провести польский отряд в Кремль. Под покровом ночи пятьсот-шестьсот гайдуков вышли из лагеря и двинулись цепочкой вдоль левого берега Москвы-реки – в Замоскворечье.

Благополучно миновав казачьи караулы Трубецкого, которым Орлов соврал, что по приказу воевод ведет отряд на рытье окопов, поляки вышли к Георгиевской церкви, которая располагалась прямо напротив Кремля. Там гайдуки захватили острожек и небольшую территорию в Яндове, в районе Балчуга, где находился единственный «живой» (наплавной) мост, выходивший прямо на Москворецкие ворота Китай-города.

То есть был создан плацдарм, с помощью которого можно было ворваться в Китай-город и Кремль и провезти обозы. Ходкевич теперь хотел использовать его для решающего наступления.



Гетман 23 августа перенес свой лагерь к Донскому монастырю, где приводил свою расстроенную армию в порядок, готовясь нанести удар с юга через Замоскворечье. Там стояли рыхлые войска Трубецкого.

Не думаю, что Пожарский простил боярину его вчерашнее поведение. Но он и не думал оставлять князя на произвол судьбы и фактически взял на себя руководство обороной Замоскворечья.

Пожарский разгадал замысел Ходкевича и произвел перегруппировку собственных сил. Отряды Дмитриева и Пожарского-Лопаты были передвинуты за Москву-реку – в район Калужских ворот. Оставались войска у Петровских, Тверских и Никитских ворот. Главные же силы ополчения князь Дмитрий расположил на левом берегу реки в районе Остоженки, около церкви святого Илии Пророка Обыденного. Сам Пожарский с третью Нижегородского ополчения встал на правом берегу Москвы-реки, в Замоскворечье, на пути ожидавшегося наступления Ходкевича на Кремль. Лучшие отряды ополченцев были выдвинуты за Земляной вал, чтобы принять на себя первый удар поляков. На Земляном валу были установлены пушки ополчения. Казаки Трубецкого заняли Климентовский острожек на Большой Ордынке (в районе Пятницкой улицы).

На рассвете 24 августа Пожарский, верный своей наступательной тактике, выслал против гетмана конные сотни, которые завязали бой с польской конницей и запорожцами на поле между Донским монастырем и Земляным городом.

Ходкевич бросил против Пожарского большую часть своих войск. Ливонская пехота, конница атамана Зборовского, казаки атамана Ширая, полк Невяровского все больше теснили земские отряды. Ополченцы дрались отчаянно, даже отступая, они предпринимали дерзкие контратаки. К полудню русские были прижаты к берегу Москвы-реки и стали в беспорядке отступать через Крымский брод. На переправе путь гетману преградил сам Пожарский со своим полком. Князь, ободряя бойцов собственным примером, был в первых рядах сражавшихся.

Но и Ходкевич рвался вперед, смело подбадривая свое воинство. Русский летописец отдавал ему должное: «Скачет по полкам всюду, аки лев рыкая на своих, приказывает крепче напрягать оружие свое». Бойцы Пожарского стали уходить за реку.

Тем временем венгерская пехота Граевского и польская пехота Невяровского пошли на штурм Серпуховских ворот, чтобы развить наступление с юга и пробиться к Кремлю по Большой Ордынке.

На их пути у собора святого Климента стоял Климентовский острожек, который казаки из Первого ополчения много месяцев укрепляли и даже снабдили артиллерией. Скрынников пишет, что они мужественно отбивали волны вражеских атак. «Новый летописец» фактически утверждал, что острожек казаки сдали: «И острожек, что был у церкви Климента папы римского, а сидели в нем казаки, литовские люди взяли и посадили своих литовских людей. Люди же стояли в великом ужасе и посылали к казакам, чтобы сообща сражаться с гетманом. Они же отнюдь не помогали».

Гетман открыл дорогу на Кремль. В Замоскворечье выстроилась длинная цепочка из более чем четырехсот повозок с продовольствием для осажденного гарнизона - от Серпуховской площади через всю Ордынку до Климентовского острожка.

Ходкевичу уже доносили, что русские разбиты и сломлены на всех направлениях. До Кремля оставалось 1800 метров. Навстречу действовали гайдуки с балчугского плацдарма. Если бы многотысячная армия Ходкевича прорвалась туда с четырьмя сотнями возов продовольствия и боеприпасов, поляки могли бы еще очень долго выдерживать осаду, дожидаясь подхода королевской армии. И могли бы дождаться. Россия была вновь на волосок от гибели.

Но торжество Ходкевича было временным.

В сложнейших условиях Пожарский послал в казачьи таборы отряд дворян, вместе с ним отправился и Авраамий Палицын, которого хорошо знали и казаки, и Трубецкой.

Дальнейшую помощь ополченцам со стороны казаков Палицын приписал своей силе убеждения. По его словам, Минин и Пожарский тогда «в недоумении быша», а он, прибыв в их лагерь, «видев князя Дмитреа и Козьму и многих дворян плачущеся» и умолявших его воздействовать на казаков, что вызывает сомнение у историков. Тогда келарь, увидев в лагере казаков «множество овых пьющих, а овых играюще», их «умолив и много поучив от Божественнаго писания». После этого казаки «вси скоро устремишася ко врагом на бой».

Кузнецов и Морохин ставят под сомнение версию Авраама Палицына: «Соотнесение же комплекса источников позволяет вывести на первый план сцены воссоединения Второго и Первого ополчений фигуру Кузьмы Минина. Автор Псковской летописи отметил, что он «прииде в полк Княж Дмитреев Трубецкого и начат со слезами молити ратных о любви, да помогут друг другу, и обещеваше им великия дары». Еще более колоритно уговоры казаков Мининым описал безымянный автор «Повести о победах Московского государства» из смоленских детей боярских. «Выборный человек» обратился к казакам со словами: «Вы праздны стояще, кую честь себе обрящете…помощь ученити не хощете и вражде-злобе работаете?» Именно Минин, по словам автора, «своими доброумными словесы» убедил казаков, и они «яко от тьмы во свет уклонишася, всю вражию злобу забывше и чрез Москву-реку вброд поидоша, хотяше князь Дмитриеву полку…помощь учинити…» По данным Симона Азарьина, призывать казаков ездили архимандрит Дионисий, Минин и Авраамий Палицын, «вместе с Козмою молиша их».

Впрочем, «Новый летописец» утверждает, что не обошлось без материального стимула. Палицын «и пошел в таборы к казакам, и молил их, и посулил им многую монастырскую казну. Они же его послушали, пошли и пришли с обеих сторон, от полка Трубецкого и от полка Пожарского, и соединились вместе, острожек Клементьевский взяли и Литву побили: одних венгорей перебили семьсот человек, и опять сели в остроге, а иные, пехота, легла по ямам и по зарослям на пути, чтобы не пропустить гетмана в город».

Когда поляки попытались провезти повозки через ворота уже захваченного ими Климентовского острожка, казаки перешли в контратаку и громкой стрельбой заставили лошадей шарахаться во все стороны, переворачивая телеги и перегораживая проезд. Воспользовавшись замешательством, казаки вновь ворвались внутрь укрепления и бросились на врага.

Ближе к вечеру в боевых действиях наступила пауза. Отрядив в помощь гарнизону Кремля 500-600 солдат и положив на Ордынке почти всю венгерскую пехоту, Ходкевич стал ощущать острую нехватку бойцов. Огромные потери подорвали их боевой дух. После потери Климентовского острожка гетман не решился немедленно ввести в бой уцелевшие роты, чтобы не остаться без армии в центре вражеской столицы. В уцелевших церквах на Яузе и в Замоскворечье звонили во все колокола, и удары набата ободряли русских бойцов. Ходкевич приказал устроить привал и накормить солдат.

Дмитрий Пожарский, который был в тот день ранен (некоторые источники говорят, что даже трижды), тоже был склонен взять паузу. Но этому воспротивился Кузьма Минин. «Сделать решительный шаг суждено было человеку, который начал великое дело», - подчеркивал Сергей Михайлович Соловьев. Минин явился в шатер Пожарского, располагавшийся в районе церкви Ильи Обыденного, и предложил ему отбить потерянную переправу на Крымском броде. Кузьма, используя весь свой дар убеждения, твердил, что победа близка, заражая своей верой и других. После недолгого смотра Минин отобрал три дворянские сотни, менее других потрепанные в утреннем бою, и присоединил к ним ротмистра Хмелевского с поляками. С такими небольшими силами он перешел вброд Москву-реку и атаковал роты противника, стоявшие у Крымского двора.

Вот как описывал подвиг Минина Селезнев: «Пожарский был ранен и решил закончить на сегодня военные действия. Дмитрий Михайлович видел, что и остальные воины измотаны многочасовым боем и еле стоят на ногах. Неугомонный Минин, однако, думал, что нужно организовать вечернюю атаку на врага.

Князь удивленно вскинул брови. Дмитрий Михайлович успел полюбить за этот многотрудный год Минина.

- Я никуда не пойду, Кузьма! - в сердцах вскричал князь. - Хочешь, сам веди рать. Сказал в насмешку. Ну, какой из бывшего мясника полководец? А тот принял предложение за чистую монету. Сказал:

- Дай тогда мне людей!

- Бери, кого хочешь, - уже не на шутку осерчал князь.

- Добро! - ответил Минин.

Он не сомневался, что за ним пойдут и в огонь и в воду. Каждый боец у него катался как сыр в масле. Ратники души не чаяли в Минине. Тут же с Кузьмой вызвались идти три дворянских сотни. Сам Кузьма тоже нацепил саблю и залез на коня.

В сумерках перешли Москву-реку. У берега стояла литовская рота из конных и пеших воинов. Минин направил свой отряд прямо на неё. Враги увидели мчащихся из вечерней мглы русских конников и, не вступая в бой, обратились в бегство. Они устремились к лагерю Ходкевича. Там началась паника. Тут с другой стороны подоспел большой казачий отряд. Разгром поляков был полный».

«Новый летописец» дополнял картину разгрома: «Они же были Богом гонимы и помощью Пречистой Богоматери и московских чудотворцев и, не дожидаясь их, побежали к таборам Хаткеевым, и рота роту смяла. Пехота же, видя то, из ям и из зарослей пошла натиском к таборам. Конные же все напустились. Гетман же, покинув многие запасы и шатры, побежал из таборов». Одновременно с нападением конных сотен во главе с Мининым русская пехота совместно со спешившимися конниками развернутым фронтом быстро начала продвигаться вперед и «русские всею силою стали налегать на табор гетмана». В ходе боя ополченцы «множество польских людей побиша».

Перелом произошел и в Замоскворечье, где бойцы Ходкевича уже предпринимали отчаянные попытки спасти с трудом снаряженный обоз. Польская пехота сдерживала атаки, пока возницы под огнем пытались заворачивать лошадей и выдвигать повозки назад - за Серпуховские ворота. Однако казаки атаковали растянувшийся по Ордынке обоз и «разорвали» его на несколько частей. В их руки попала бо́льшая часть всего имущества неприятеля.

Почувствовав смятение во вражеских рядах, русские «из ям и из крапив поидоша тиском к таборам». Казаки теснили врага от Климентовского острожка, стрелецкая пехота Пожарского, отступившая ранее вглубь Замоскворечья, вела огонь с другой стороны.

Палицын своими глазами видел, с каким мужеством шли в бой казаки, в лохмотьях, без сапог. Но они громили врага повсюду. По словам летописца, в боях участвовали не только воины, но и простые москвичи, включая женщин и детей. Наемная профессиональная армия не выдерживала столкновения со вставшим с колен народом. Солдаты Ходкевича становились бессильными против войска, от которого осталась едва ли половина, которое отступало полдня на всех направлениях и все равно продолжало яростно биться и атаковать.

Вошедшие в раж русские ополченцы были готовы и дальше преследовать противника. «Многие же люди хотели биться. Начальники же их не пустили за ров, говоря им, что не бывает в один день две радости, а то сделалось помощью Божиею. И повелели стрелять казакам и стрельцам, и была стрельба на два часа так, что не слышно было, кто что говорит. Огонь же был и дым, как от пожара великого, гетман же был в великом ужасе и отошел к Пречистой Донской, и стоял всю ночь, на распрягая лошадей. Наутро же побежал от Москвы. Из-за срама же своего прямо в Литву пошел».

В сумерках Ходкевич отвел войска к Донскому монастырю. Его кавалерия провела ночь в седле, ожидая новых русских атак. Но их не последовало, воеводы велели ополченцам занять позиции по рубежам обороны.

В итоге за три дня боев Ходкевич потерял несколько тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Русские потери были ничуть не меньше. Архимандрит Дионисий, по его собственным словам, похоронил с братом Симоном только в Климентовском острожке около 660 человек русских.

Арсений Елассонский рисовал картину полного разгрома поляков: «Едва с немногими солдатами Карл убежал в Польшу, оплакивая и сетуя на свое злоключение и несчастие. Великие же бояре и князья и все их русские воины и казаки, захватив весь военный багаж поляков: лошадей, повозки, пушки, оружия и все имущество, вино и масло, которые они привезли из Польши в пищу воинам, находящимся в Москве, возвратились по домам своим с радостию и великою победою».

Гетман на рассвете 25 августа отошел к Воробьевым горам, а 28 августа через Можайск удалился к литовской границе, попросив осажденных потерпеть еще три недели, пока он вернется. Но очевидно, что отступление Ходкевича обрекало на гибель гарнизон, остававшийся в Кремле.