Гетман Ходкевич к концу весны медленно двинулся к Москве, поджидая прихода подкрепления из Литвы. Только после получения известия, что полковник Струсь уже в Можайске - с новым отрядом в три тысячи солдат и запорожских казаков, Ходкевич 31 мая подошел к российской столице.

Зная о раздорах в Первом ополчении и о том, что многие земские воины ушли в Ярославль, гетман предпринял попытку разгромить казаков в их таборе у Яузских ворот. Польские отряды атаковали табор со стороны села Нехорошева, гарнизон Гонсевского одновременно сделал вылазку из Кремля. Ополченцы с трудом отбили атаку.

Но и поляки были неспособны на большее. По-прежнему испытывая нехватку продовольствия, ежедневно теряя людей, наемное войско роптало и становилось все менее управляемым. Наемники требовали еды и денег. Много денег.

Когда бояре приглашали в Москву Жолкевского, в их казне было сто двенадцать тысяч рублей. Менее чем за год все эти деньги ушли на жалованье иноземным солдатам, а налоговых поступлений у Семибоярщины больше не было. Мстиславский и поляки принялись за царскую сокровищницу.

Стены Кремля стали свидетелями неслыханного разграбления. Командиры наемников пришли в Грановитую палату и потребовали жалованья. Помощники Гонсевского записали в ведомости казенного расхода: «Гайдукам счесть по триста рублев в месяц». В прежние времена триста рублей, причем не в месяц, а за год, получали только особо отличившиеся члены Боярской думы. Но поляки диктовали свои условия.

Бояре предлагали на выбор золотую утварь, перстни, драгоценные камни, царские одеяния, меха. Наемники требовали золото за бесценок. У Гонсевского от увиденных сокровищ «снесло крышу». Он не отказывал себе ни в чем.

Когда сокровищница опустела, поляки и наемники принялись за дворец, усыпальницу московских государей, церкви и монастыри. Вырывали украшения с «царского места», с посохов, с конского наряда, с доспехов. Бесценные творения искусных ювелиров разных стран обращались в золотой и серебряный лом. Содрали золото с покровов на царских гробах в Архангельском соборе, с раки чудотворцев в Благовещенском соборе, расхитили всю утварь из монастырей. В ход пошли и регалии царской власти. Гонсевский взял себе две самые богатые короны: одна, которую оценили в двадцать тысяч рублей, принадлежала Борису Годунову, другая, ценой «всего» в восемь тысяч, предназначалась для Лжедмитрия I. К коронам Гонсевский добавил золотой царский посох с бриллиантами. Договор с поляками запрещал вывоз этих регалий за границу, но кто тогда обращал внимание на такие мелкие формальности. Нельзя сказать, что члены Семибоярщины равнодушно взирали на расхищение царской сокровищницы. Они тоже приняли в нем посильное участие.

В начале июня 1612 года полк Зборовского, самая боеспособная польская часть, получив «жалованье», покинул Кремль, переправился за Москву-реку и с огромным обозом награбленного ушел на запад.

Затем настала очередь Гонсевского бежать из сожженного и разграбленного им города, обшарив предварительно весь Казенный приказ – не завалялось ли там что-то еще.

Гонсевский увел с собой значительную часть жолнеров. В Кремле оставались полк Будилы, насчитывавший до 1000 человек, какая-то часть отряда Струся под его начальством и сапежинцы. Польскому гарнизону досаждал не только голод, угрозой оставались и подмосковные казаки, которые время от времени возобновляли военные действия.

Ходкевич ушел в село Крайцарево и пытался оттуда снабжать провиантом кремлевский гарнизон. В поисках продовольствия гетману приходилось забираться даже в такие дальние места, как Новгородский край, где его побили шведы.



Заруцкий внимательно следил за тем, что происходило в Кремле, и использовал подходящий момент, чтобы перейти в наступление. Через две недели после ухода Ходкевича он отдал приказ об общем штурме Китай-города. Хотя казаки и ратные люди Первого ополчения бились на славу, прорвать линию китайгородских укреплений им не удалось. От пушечных залпов штурмовавшие понесли большие потери. Освободить Кремль до прихода сил Второго ополчения у Заруцкого не получилось.

Но ему удалась другая комбинация – низвержение Лжедмитрия III.



Псковский «Дмитрий» готовился прибыть в столицу и предъявить права на законную супругу Марину Мнишек, которая была любовницей Заруцкого. Воскрешение «законного супруга» грозило разрушить всю игру атамана. Но он не был тем, кто готов без борьбы уступить любимую женщину и власть безвестному проходимцу. Если псковский «вор» и нужен был Заруцкому, то только чтобы усадить на трон царицу Марину и царевича Ивана.

В конце марта Первое ополчение постановило направить в Псков новое посольство. Причем в его состав вошли триста казаков. Посольство возглавил Плещеев, близкий подручный Заруцкого. Казаки, отправляясь в путь, поклялись на кресте, что еще раз «досмотрят» псковского царя «в правду» и обличат его, если он окажется не тем, за кого себя выдает. Если государь истинный, его надлежало торжественно препроводить в Москву.

Земское посольство прибыло в Псков 11 апреля. Плещеев, будучи допущен к руке «царя», громогласно признал его истинным Дмитрием. В течение месяца посол усердно исполнял роль преданного слуги, одновременно готовя почву для переворота. Плещеев видел, что самозванец не пользовался популярностью даже у жителей Пскова. «Это был краснобай, продувной, хитрый и отчаянный малый, а оттого и собралось к нему несколько сот негодяев и мошенников, которые все помогали его словам и бредням находить сочувствие и прикрашивали их», - писал шведский дипломат Петр Петрей.

Деньгам из городской казны самозванец быстро нашел применение, после чего стал добывать средства «немерным правежом». Зажиточные псковичи с возмущением наблюдали, как выкачиваемые у них деньги «государь» щедрой рукою раздает казакам, вчерашним ярыжным и боярским холопам.

Лжедмитрий III пьянствовал и предавался разврату. Его слуги хватали на улицах молодых девушек и приводили ночью во дворец «на блуд».

От него ждали новых подтверждений того, что он сын Грозного, но в ответ слышали заученную речь о чудесном спасении, всем порядком поднадоевшую. Недовольных в Пскове оказалось более чем достаточно, и Плещееву было на кого опереться. В заговоре приняли участие несколько старших воевод и дворян, псковские торговые люди.

В мае шведы осадили псковский пригород, и на его защиту отправились казачьи отряды, преданные самозванцу. Он же сам чувствовал шаткость своих позиций. 18 мая посреди ночи кто-то стал ломиться в ворота особняка Лжедмитрия III. Он вскочил на неоседланного коня и бежал из крепости в сопровождении князя Хованского и нескольких казаков. Но Хованский и был одним из главных заговорщиков. Высланная из Пскова погоня быстро напала на след… По улицам Пскова самозванца провели привязанным к коню, после чего посадили под стражу. 20 мая Плещеев отправил гонца под Москву с известием о случившемся.

Опасаясь волнений, подмосковные вожди ополчения поначалу велели держать «вора» в Пскове. Лишь 1 июля его под усиленной охраной повезли в Москву. В пути конвой попал в засаду, и Лисовский чуть не отбил самозванца. О дальнейшей судьбе Лжедмитрия III точно неизвестно. По одной версии его убили, чтобы он не достался Лисовскому. По другой - его все-таки довезли до Москвы и там казнили, посадив предварительно на цепь для всеобщего обозрения.

Теперь у Первого и Второго ополчений появилось больше точек соприкосновения.

В начале июня подмосковный Совет постановил считать присягу псковскому «вору» недействительной. Немедленно снарядили в Ярославль дворянина Чеглокова и четырех атаманов с повинной грамотой. 6 июня послы встретились с Мининым и Пожарским и передали им приговор земли.

Трубецкой и Заруцкий сообщали о своем открытии: «во Пскове прямой Вор». В связи с этим они «крест меж себя целовали» ему не служить и «Марины и сына ее на Московское государство не хотети». Одновременно подмосковные лидеры пожаловали Пожарскому село Воронино близ Костромы, от которого тот, правда, отказался. Предлагали ярославскому правительству объединиться «во всемирном совете», чтобы избрать царя всем сообща.

Обращение вызвало разногласия в Ярославле. Одни члены «Совета земли» настаивали на немедленном соглашении с Трубецким и Заруцким, другие были категорически против союза с казаками. «Князя Дмитрия манят под Москву казаки: хотят его убити, как Прокофия Ляпунова убили». Арест самозванца не поменял отношения лидеров Нижегородского ополчения к Заруцкому.

28 июня в Ярославль из Троице-Сергиева монастыря отправился Авраамий Палицын. На встрече с Пожарским и Мининым он гневно обрушился на окруживших их «ласкателей и трапезолюбителей», которые жируют в Ярославле, тогда как казаки Первого ополчения проливают свою кровь в Москве. Полагаю, страстные увещевания Палицына произвели впечатление. Тем более что теперь походу на Москву не мешали ни возможное шведское вторжение, ни казаки в тылу, ни сторонники Лжедмитрия III в Подмосковье.

Руководители ополчения отдали приказ готовиться к походу. Особенно с учетом информации о приближении к столице гетмана Ходкевича с сильным подкреплением и большим обозом продуктов.

Между тем произошло событие, которое подтвердило правоту тех, кто предупреждал Пожарского об опасностях, ждущих его под Москвой.

В июне ярославские власти разослали грамоты в лояльные Заруцкому «северские и украинные города» с призывом отстать от «вора», Маринки и ее сына и с обвинениями атамана в расхищении казны. Отказ Пожарского вести с ним какие-либо переговоры и обличения в коррупции привели Заруцкого в ярость. Он задумал отомстить. Ходили слухи, что он заслал в Ярославль колдунов, которые навели на Пожарского «черный недуг». Ну а потом, уже без слухов, прибег к услугам убийц.

Вот как описывал происшедшее Соловьев: «Однажды князь был в съезжей избе, откуда пошел смотреть пушки, назначаемые под Москву, и принужден был от тесноты остановиться у дверей разрядных; казак, именем Роман, взял его за руку, вероятно, для того, чтобы помочь вырваться из толпы; в это время заговорщик, казак Степан, кинулся между ними, хотел ударить в живот князя, но промахнулся и ударил Романа по ноге, тот упал и начал стонать.

Пожарский никак не воображал, что удар был направлен против него, думал, что несчастье случилось по неосторожности в тесноте, и хотел уже идти дальше, как народ бросился к нему с криком, что его самого хотели зарезать; начали искать и нашли нож, схватили убийцу, который на пытке повинился во всем и назвал товарищей, которые также признались».

Расследование и суд заняли еще немало времени. Злоумышленника пытали всем миром, и вскоре он назвал свое имя и выдал сообщников. Заруцкий поручил убийство Пожарского двум казакам – Степану и Обрезку. По прибытии в Ярославль они должны были вовлечь в заговор ряд смоленских дворян и стрельцов, которые пользовались покровительством Заруцкого в дни службы Сигизмунду III в лагере под Смоленском.

Заговорщиков судили судьи, назначенные «Советом всея земли». «Казака Стеньку и его ближайших сотоварищей Пожарский не позволил казнить», а взял с собою под Москву для обличения Заруцкого, других участников заговора разослал по тюрьмам. Трубецкому же написал письмо, раскрывавшее коварство его соправителя.



Теперь, казалось бы, все препятствия для похода на Москву были сняты.

Но не тут то было. Собравшаяся в Ярославле знать – Авраамий Палицын был прав – охотно заседала в «Совете земли» и подписывала его грамоты. Но едва Пожарский стал снаряжать полки в поход, она заволновалась - не в последнюю очередь из-за вопросов местничества. Учитывая не совсем удачный опыт с назначением князя Черкасского, который так и не разгромил казаков Наливайко, Пожарский решил сам – вместе с Мининым - возглавить поход. После этого знатные дворяне стали покидать Ярославль: кто-то выпрашивал воеводские назначения в другие города, кто-то просто уезжал в свои усадьбы. Из всего обилия громких имен, представленных в «Совете земли», с князем Дмитрием выступили лишь его двоюродные братья Пожарские, свояк Иван Хованский и второстепенные воеводы Туренин и Дмитриев.

Именно Михаила Самсоновича Дмитриева и Федора Левашова в середине июля Пожарский направил к Москве с передовым отрядом из четырех сотен конных дворян. Пожилой воевода Дмитриев ранее состоял в Первом ополчении, и его хорошо знали в подмосковных таборах. Пожарский приказал им «идти наспех; и, придя под Москву, в таборы им входить не велел, а повелел им, придя, поставить острожек у Петровских ворот и тут встать. Они же, придя, так и сделали». Заняли позиции между Тверскими и Петровскими воротами, где некогда располагался лагерь ярославских и нижегородских воевод. 24 июля Дмитриев подошел к Москве, выдержав трудный бой с поляками, сделавшими вылазку из Китай-города.



И здесь новое предательство учинил Заруцкий, почувствовавший, что почва под его ногами заколебалась и что Трубецкой и дворяне готовы им пожертвовать, чтобы получить помощь от Второго ополчения. Заруцкий решил переметнуться на сторону поляков и завязал общение с Ходкевичем. Это не осталось незамеченным: поляк Хмелевский, служивший в Первом ополчении, разоблачил атамана перед Трубецким. Под градом обвинений в предательстве в ночь на 28 июля Заруцкий приказал казакам сняться с лагеря и отступить в Коломну, где его ждала Марина Мнишек.

Но атаман уже не пользовался прежним непререкаемым авторитетом, не мог опереться в полной мере на рядовых казаков, вчерашних холопов, которые уже не считали его своим человеком. Став большим начальником и крупным землевладельцем, атаман усвоил боярские манеры. Приказ Заруцкого был исполнен лишь частично. Заруцкому удалось увлечь за собой около двух тысяч человек. Но это была почти половина Первого ополчения.

Пять дней спустя к Москве подошел воевода князь Лопата-Пожарский с семью сотнями конных дворян и расположился между Тверскими и Никитскими воротами. Борьба за освобождение Москвы вступила в заключительную фазу.



Нижегородское ополчение во главе с Мининым и Пожарским выступило из Ярославля 27 июля, имея в своих рядах, вместе с татарским отрядом из Касимова, около десяти тысяч человек. «Перед походом отслужили молебен в Спасской церкви у раки со святыми мощами св. князя Феодора Ростиславича и сыновей его Давида и Константина. Благословение на одоление врагов получили у митрополита Ростовского и Ярославского Кирилла (Завидова), который в Ярославле был миротворцем и гасителем ссор между воеводами», - отметил протоиерей Андрей Соколов.

Маршрут описывал «Новый летописец»: «И отойдя от Ярославля на семь поприщ, ночевали. [Князь Дмитрий Михайлович] рать же поручил всю князю Ивану Андреевичу Хованскому да Кузьме Минину и отпустил их прямо к Ростову, а в города послал сборщиков, велел ратных людей остальных собирать в полки, а сам с небольшим отрядом пошел в Суздаль помолиться к Всемилостивому Спасу и чудотворцу Евфимию и у родительских гробов проститься». Князь направился в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, ктитором которого он являлся, и где находилась родовая усыпальница князей Пожарских. Минин же по пути к Москве «по градом казну збирал и ратным людем… давал».

Из Суздаля Пожарский «пошел к Ростову и встретил всю рать у Ростова. Из городов же многие люди пришли в Ростов». В этом городе к ополчению присоединилось так много ратных людей, что Пожарский смог выслать отряд под начальством Образцова в Белозерск на случай враждебных действий шведов.

В шатер главнокомандующего явился из-под Москвы атаман Кручина-Внуков с товарищами, которых направил Казацкий круг, чтобы уведомить о бегстве Заруцкого и поторопить под Москву. «А пришли не для этого, - замечал "Новый летописец", - пришли разведать, нет ли против них какого умысла, ждали против себя по своему воровству какого-нибудь умысла. Князь Дмитрий же и Кузьма их пожаловали деньгами и сукнами и отпустили их опять под Москву, а сами пошли из Ростова и пришли в Переславль».

Недалеко от Ростова в Борисоглебском монастыре жил подвижник старец Иринарх, известный не только тем, что носил тяжеленные вериги, при этом пребывая неустанно в трудах и молитвах, но и даром предвидения. Он ранее предсказал большие неприятности Василию Шуйскому и Сапеге, благословил Скопина-Шуйского при походе на Москву. Согласно Житию старца, руководители Нижегородского ополчения пришли к нему, и Иринарх передал «благословение и просфиру, и им повеле итти под Москву, не бояся Иоанна Заруцкого».

Отряды Нижегородского ополчения подошли к Троице-Сергиевой обители 14 августа. Здесь, согласно его «Сказанию», Авраамий Палицын напрямую потребовал от князя Пожарского ускорить движение к столице. Но ополченцы простояли там четыре дня. «И встал у Троицы между монастырем и слободой Клементьевской, а к Москве не пошел потому, что хотел договориться с казаками, чтобы друг на друга никакого зла бы не умышляли». То есть Пожарский, похоже, продолжал переговоры с подмосковными таборами о создании объединенного командования до похода к Москве. Рознь с Трубецким грозила погубить дело. Однако попытка достичь соглашения не удалась.

В это время пришедшие из-под Москвы «дворяне и казаки» поведали о том, что к столице продвигается гетман Ходкевич с большим войском. «Князю Дмитрию не до уговора было с казаками». Посовещавшись с Мининым, он отправил вперед еще один передовой отряд - князя Василия Ивановича Туренина, приказав ему занять позиции у Чертольских ворот, чтобы полностью блокировать вражеский гарнизон во внутренних крепостях.

18 августа Пожарский и Минин снялись с лагеря в Троице. Провожало их все окрестное население. «Сам же князь Дмитрий и Кузьма и все ратные люди в тот же день, после отпуска князя Василия Туренина, служили молебны у Живоначальной Троицы и у преподобных чудотворцев Сергия и Никона и взяли благословение у архимандрита Дионисия и у всей братии и пошли с монастыря». Каждого ополченца кропили святой водой со словами: «С тобою Бог и великий Чудотворец Сергий на помощь, не посрами веру Православную, не посрами землю Русскую». Последними подошли к архимандриту Дионисию за благословением Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский.

Но едва тронулись в путь, как прямо в лицо ополченцам подул ураганный ветер с юга, что было воспринято всеми как крайне недобрый знак. Дионисию и троицким старцам пришлось призвать на помощь Сергия Радонежского, после чего свершилось чудо. «В мгновение ока переменил Бог ветер, и стал дуть в спину всей рати так, что едва на лошадях сидели, такой пришел вихрь великий. Вся же рать узнала милость Божию и помощь великого чудотворца Сергия, и отложили свой страх ратные люди, и расхрабрились, идя к Москве все и радуясь. И обещались все помереть за дом Пречистой Богородицы и за православную христианскую веру».