Кремлевская Семибоярщина и поляки, похоже, узнали о создании Нижегородского ополчения довольно поздно - во второй половине января 1612 года. Оказать ему вооруженный отпор кремлевские власти были уже не в состоянии.

В их распоряжении оставалось все меньше войск. «Взбунтовавшись из-за задержки в выдаче обещанного рядовым жалованья или приняв участие в ссорах начальников, войска Гонсевского и даже Ходкевича в январе 1612 года перешли от конфедерации к дезертирству, - констатировал Валишевский. - Покружившись по московской территории, лучшие эскадроны вернулись в Польшу и там принялись с лихвой вознаграждать себя захватами из королевских, даже частных имений». Остатки польского гарнизона в Москве не могли выйти из города без риска сдать его Трубецкому и Заруцкому.

В феврале из Смоленска выступил на помощь осажденным в столице полякам полковник Струсь, но его отряд продвинулся недалеко. Попав в засаду партизан, Струсь понес большие потери и едва сам не оказался в плену. Отступая, солдаты бросили обоз.

У кремлевских бояр оставались в распоряжении лишь средства идеологического воздействия. Попытались использовать авторитет патриарха Гермогена. Затея провалилась, хотя и с фатальными последствиями для самого патриарха. Россия лишилась своего основного духовного оплота – патриарха Гермогена. В его гибели – и героизм, и несгибаемая воля. Предоставим слово «Новому летописцу»: «Литовские люди, услышав в Москве, что в Нижнем Новгороде собираются ратные люди, посылали к патриарху, чтобы он писал, чтоб не ходили на Московское государство. Он же, новый великий государь исповедник, отвечал им:

- Да будут те благословенны, которые идет на очищение Московского государства; а вы, окаянные московские изменники, будьте прокляты.

И после этого начали морить его голодом, и уморили голодною смертью, и предал свою праведную душу в руки Божьи в лето 7120 (1612) году, месяца февраля в 17 день, и погребен был в Москве, в монастыре Чуда архистратига Михаила».

Не без нажима со стороны поляков Семибоярщина пыталась подавать и собственный голос, который, правда, мало кто уже слушал. В январе кремлевские бояре выпустили как минимум три воззвания, направленные, прежде всего, против Нижегородского ополчения. Это было видно по адресатам - Кострома, Ярославль и Переславль-Залесский, то есть те города, на которые и нацеливалось ополчение. Как бы в ответ на призывы нижегородцев избрать «всею землею» нового государя, бояре настоятельно напоминали уже данную присягу Владиславу, которого они ждут «на его царьской престол к Москве с радостью вскоре». Этот аргумент Семибоярщина подкрепляла описанием казачьих эксцессов, печальными перспективами нового кровопролития и разорения страны.

Непохоже, что увещевания из Кремля хоть сколько-нибудь повредили делу Второго ополчения. Куда более значимыми и неприятными были действия правительства Заруцкого-Трубецкого.

Первоначально целью Нижегородского ополчения, судя по грамотам, отправленным в Вологду и Вычегду, был Суздаль. Собрав там ополчения из разных городов, Минин и Пожарский намеревались созвать, по сути, новый Земский собор, на котором и надлежало бы избрать царя. «Как будем все понизовые и верховые городы в сходе вместе, — писали нижегородцы, — мы всею землею выберем на Московское государство государя, кого нам Бог даст». План похода на Суздаль был разработан детально, но претворить его в жизнь не удалось. Заруцкий опередил Нижегородское ополчение, преподав ему наглядный урок.

Когда Сапега захватил Ростов, Заруцкий немедленно направил туда атаманов Андрея и Ивана Просовецких с казаками. Их выступление вынудило поляков оставить Ростов и отступить в Москву. После этого Заруцкий начал стягивать послушные ему части в район Суздаля и Владимира. По его приказу подкрепление атаманам Просовецким прислал туда и Арзамас. Тщетно Минин и Пожарский пытались угрозами и посулами призвать ратные силы из Арзамаса, как и из Курмыша, в свои ряды. Правительство Трубецкого-Заруцкого и Нижегородское ополчение изготовились вступить в открытое противоборство, подобно двум враждующим братьям.

Занятие Суздаля казачьими отрядами сорвало замыслы Минина и Пожарского. Тогда нижегородцы обратили взоры на Ярославль как ключевой пункт всего замосковного края. Путь к столице через Ярославль имел свои плюсы: позволял привлечь новые подкрепления с севера, дождаться казанцев, уберечь от поляков ресурсы Верхнего Поволжья и не вступать раньше времени в столкновение с отрядами Трубецкого и Заруцкого.

Но на Ярославль были устремлены взоры уже и подмосковного правительства. С уходом поляков из Ростова, как справедливо отметил еще Авраамий Палицын, «от Москвы и до Ярославля путь очистися». Этим и воспользовался Заруцкий, чтобы нанести удар по ненавистному Нижегородскому ополчению. Он послал из-под Москвы казаков захватить Ярославль. Туда же было приказано идти и Андрею Просовецкому.

Вскоре казачьи разъезды появились под Ярославлем. К счастью для нижегородцев местный воевода Морозов и посадские власти уже имели тесный контакт со Вторым ополчением. Ярославцы немедленно забили тревогу и запросили подкрепления у Пожарского.

«Посылкой отряда казаков на Ярославль Заруцкий бросал уже открытый вызов земскому ополчению, - замечал Любомиров. - И в Нижнем приняли этот вызов, и не могли не принять. Дело ведь шло не только о том, что нижегородская рать не сможет, если Ярославль останется в руках казаков, соединиться "с ярославцы". Нужно было спасать поморские города от казачьего вторжения, а значит и разгрома, и вместе с тем защищать собственное дело и существование, ибо сравнительно мало затронутый Смутою север мог больше всего послужить ополчению своей казной, а мы уже видели, какое важное значение имели деньги в организации ополчения».

Нижегородский совет принял решение о немедленном выступлении. Волей-неволей ему пришлось отказаться от идеи похода к Москве по кратчайшим путям через владимиро-суздальскую землю. Теперь предстояло проделать кружной путь по берегу Волги. Борьбу за столицу надо было начинать с севера.

Зима подходила к концу, и нижегородцам следовало спешить с походом, пока не наступила весенняя распутица. Несмотря на энергичные усилия, собрать крупные силы не удалось. Пожарский надеялся, что прибытие казанской рати удвоит его силы, но от Биркина не было вестей. Скрепя сердце князь Дмитрий отдал приказ о начале операции, так и не дождавшись многих потенциальных союзников.

«На скоро» снарядили отряд под начальством князя Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского и дьяка Семейки Самсонова и поручили им «итти на спех в Ярославль». Лопата шел к Ярославлю кратчайшими путями, обходя крупные города. Неожиданно появившись у городских ворот, его отряд при поддержке местного населения и воеводы оперативно очистил окрестности от казаков. Захваченных казаков воевода отправил в тюрьму. Андрей Просовецкий, уже подходивший к Ярославлю с юга, предпочел повернуть назад.

Получив об этом известие, Минин и Пожарский двинули в поход и главные силы ополчения. Баим Болтин зафиксировал, что это было «в великий пост». У православных он начинается после вечерни в Прощеное воскресенье. В 1612 году оно пришлось на 23 февраля. Ополченцы простились с родными и близкими и покинули Нижний Новгород. На этот момент в состав Нижегородского ополчения входили дворяне и дети боярские из Смоленска, Дорогобужа, Вязьмы, Рязани, Коломны, казанские татары и нижегородские стрельцы численностью, вероятно, около трех тысяч человек.

Ополчение вышло из Ивановской башни кремля, где в честь этого события установлена памятная доска. По льду ополченцы перешли к Стрелке и по правому берегу Волги отправились на Балахну. Там местные жители встретили Минина и Пожарского в воротах крепости.

Воевод и дворян поместили в осадных дворах, в крепости, прочих ратных людей устроили на ночлег на посаде. Там же к ополчению присоединился отряд из «розных городов» воеводы Матвея Плещеева. Он пользовался большой известностью в Первом земском ополчении, еще при жизни Ляпунова пытаясь унять казачье своеволие в полках. Но после убийства Прокопия ему пришлось бежать из ополчения и скрываться в своих костромских вотчинах.

Уже в Балахне Минин и Пожарский начали устанавливать свои порядки. Они «многим своим радением к ратным людем повеле всех посацких людей собрати и повеле им по нижегороцкому уставу две части имения своего в казну ратным людем отдати, себе же на потребу третию часть имения оставити». Нельзя сказать, что это предложение было встречено с восторгом. Были и те, кто «восхотеша утаити имения своя, и принесоша не противу его окладу, и скудни называющеся».

В саботаже сбора средств приняли участие и местные солепромышленники, не исключено, что среди них находилась и родня Минина. У него не было времени на долгие уговоры. Нижегородская рать наутро выступала в поход. Минин дал волю гневу, объявив сущими преступниками тех торговых людей, которые пытались утаить свое имущество от обложения. За «пронырство» виновные достойны того, чтобы им «руки отсещи»! После этого балахнинцы, «не восхотеша в велицей скорби быти, наипаче принесоша по его окладу». Ратникам-ополченцам выдали положенное жалованье.

Игумен Антоний, настоятель Покровского монастыря, вместе с братией совершили молебен на дальнейший поход к Москве. Из Балахны ополченцы двинулись вверх по Волге - через Пурех в Юрьевец, куда добрались в сумерках.

Едва устроились на ночлег, как поднялась тревога. По дороге к городу приближался отряд всадников. Караульные схватились за ружья, но стрелять не пришлось. Пропущенный в крепость мурза объявил, что привел на земскую службу отряд юртовских татар. В Юрьевце местные жители собрали для ополчения «многую казну», часть мужского населения города влилась в его ряды. Оставив в Юрьевце небольшой гарнизон во главе с воеводой Лазаревым, ратники пошли дальше.

Следующий привал был в селе Решма. Под утро туда прибыл гонец из Владимира - от Артемия Измайлова, давнего соратника Пожарского. Он привез дурную весть: казаки Первого ополчения, «черные люди» Москвы произвели переворот и избрали на царство «псковского вора» Лжедмитрия III. Это кардинальным образом меняло расклад политических сил.

А случилось вот что. Новый самозванец из Пскова рассылал по стране грамоты с призывом объединяться против шведов и поляков. Первое ополчение отправило к Лжедмитрию III посольство. Представ пред его светлые очи, послы прекрасно увидели, что имеют дело с самозванцем. Но вооруженная стража, окружавшая трон, заставила прикусить язык. Никто из послов не только не решился обличить «вора», но и не отказался от подписи под отправленной из Пскова в ополчение грамотой, подтверждавшей подлинность Дмитрия.

Грамота послов вызвала в ополчении бурю. Простой народ и казаки охотно верили: их добрый царь вновь спасся от подлых бояр. 2 марта казачий круг, на котором присутствовало и много «черных людей» — москвичей, провозгласил государем псковского самозванца.

Заруцкий, Трубецкой и другие вожди ополчения, памятуя о судьбе Ляпунова, не стали перечить кругу. Вместе с казаками они принесли присягу на имя Лжедмитрия III под залпы артиллерийского салюта. Дворян из полка Трубецкого, попавшихся под руку, заставляли целовать крест «царю Дмитрию».

Заруцкого ситуация устраивала еще и потому, что позволяла начать новую (или возобновить старую) игру. Если «царь Дмитрий» жив и невредим, то Марина Мнишек – вновь легитимная царица, а ее сын - законный наследник русского престола. Тотчас после переворота «холопы Митка Трубецкой и Ивашко Заруцкий» били челом государыне Марине Юрьевне и государю всея Руси царевичу Ивану Дмитриевичу. Заруцкий смотрел не на Псков, а на Коломну, где пребывала Марина с ребенком.

Присяга Лжедмитрию III привела к резкому размежеванию политических сил. Раскол даже внутри Первого ополчения стал очевидным. В земских отрядах, стоявших вдали от казачьих таборов, присяга не удалась. Воеводы Мирон Вельяминов, Исайя Погожий и Измайлов бежали из ополчения, спасая свои жизни.

Переворот в Москве получил поддержку в южных и северских городах, прежде примыкавших к лагерям Болотникова и Лжедмитрия II. На востоке власть нового самозванца признали Арзамас и Алатырь. Зато Нижний Новгород, Казань, Владимир, Ярославль, Кострома, Рязань, Тверь восприняли избрание Лжедмитрия III как незаконный акт. Крест самозванцу отказались целовать даже многие города, прежде входившие в состав калужского лагеря. По утверждению троицких монахов, присяга сорвалась даже в Калуге, Туле и Серпухове.

Минин и Пожарский, естественно, тоже не собирались признавать очередного самозванца и после получения вестей из-под Москвы открыто заявили о самостоятельности своих действий. В грамотах воевод Нижегородского ополчения «русские воры» из казачьих отрядов Первого ополчения впервые были поставлены в один ряд с интервентами. Это стало одним из принципиальных решений, обозначивших окончательное рождение нового, Второго ополчения, которое рвало связь с Первым.

Из Решмы, куда пришла неприятная весть, путь ополчения пролегал в Кинешму, где была сделана более продолжительная остановка. Жители городка встретили нижегородцев приветливо и предоставили им «подмогу»: пополнили казну ополчения и добавили в него своих людей. Стало известно, что на сторону Нижегородского ополчения перешла администрация Переславля-Залесского во главе с воеводой Андреем Федоровичем Палицыным.

Из Кинешмы Пожарский выступил в сторону Костромы. Когда его отряды достигли Плеса, к князю явились посадские люди – костромичи - и предупредили, что их воевода Иван Петрович Шереметев решил не пускать нижегородцев в город. Похоже, он был одним из немногих, на кого подействовали увещевания Семибоярщины.

Пожарский и Минин предпочли не форсировать события. Они двинули свои отряды на Кострому и встали перед городом на посаде. Местные дворяне заперлись в крепости с Шереметевым. Пожарский не спешил штурмовать цитадель, надеясь, что посад скажет свое веское слово. Так оно и случилось. В Костроме начались волнения, горожане осадили Шереметева на воеводском дворе.

Многие костромичи и ополченцы жаждали крови Шереметева. Но Пожарский и Минин его спасли, взяв под стражу, а затем, сняв с воеводства, позволили уйти в Ярославль. Воеводой в Костроме Пожарский поставил князя Романа Ивановича Гагарина, дав ему в помощь дьяка Андрея Романовича Подлесова. С Костромы были собраны деньги по «уставу» Минина и проведен призыв на службу костромских дворян - «выборный человек служивым людем, костромичам, с ратными людьми идти повеле».

В Кострому также прибыли челобитчики из Суздаля, которые просили Пожарского послать ратных людей для защиты от «воровских казаков» Андрея и Ивана Просовецких. Теперь воевода князь Роман Петрович Лопата-Пожарский с отрядом нижегородских и балахонских стрельцов направился в Суздаль. Несмотря на свое численное превосходство, казаки решили не вступать в бой и ушли под Москву. Лопата-Пожарский остался воеводой в Суздале. «Этим назначением воевод Пожарский снова показывал, что чувствует себя в положении правителя государства; таковым, очевидно, считали его костромичи и суздальцы, просившие его назначить им воевод», - подмечал Любомиров.

Получив в Костроме «на подмогу многую казну», ополчение направилось в Ярославль и пришло туда еще «по зимнему пути», так и не дождавшись ратников из Казани.

Ярославль являлся одним из крупнейших торговых и ремесленных центров страны, но, в отличие от Нижнего, не был преимущественно посадским городом. Тут жило многочисленное дворянство. Подмосковное правительство пыталось превратить Ярославль в свою опорную базу еще до того, как нижегородцы выступили со своим почином.

Но теперь Ярославль, особенно после присяги Трубецкого и Заруцкого третьему самозванцу, твердо решил примкнуть к Пожарскому. Нижегородские полки вступили в город в самом конце марта под звон колоколов. «С великою честию» приняли ярославцы своих избавителей и поднесли Пожарскому и Минину «дары многия», от которых те, однако, отказались.

Полагаю, тогда никто не мог предвидеть, что ярославское стояние Минина и Пожарского продлится целых четыре месяца.