Профессиональная армия держится в первую очередь на финансовом фундаменте. Именно его создавал Кузьма Минин, используя свой опыт коммерческой деятельности, смекалку и деловую хватку, знание человеческой природы и психологии земляков. Мудрость, патриотизм, практическая сметка нижегородского земского старосты определили успех дела.

Фандрайзинг и финансовый менеджмент были организованы Мининым на уровне современной (не ему, а нам) управленческой науки. Для сбора средств были использованы инструменты добровольных пожертвований, чрезвычайного налогообложения, добровольно-принудительных займов.

Первоначальный порыв, приведший к множеству добровольных взносов, наглядно изображен на полотне Маковского «Воззвание Минина». Алексей Максимович Горький так опишет увиденный им на картине патриотический отклик своих земляков на слова Минина: «Толпа льет с горы лавиной, она чувствуется и за серой угрюмой стеной кремля. Седобородый мужик истово крестится - он только что положил к ногам Козьмы икону в ризе... Белоголовая девчонка, держась сзади за шубейку матери, несущей к бочке свои платья, улыбается блеску кубков и братин, лежащих на земле. Отовсюду тащат яркие платья, ларцы, посуду из серебра; штоф, парча, шелк валяются кучами под ногами людей. Красавица-боярыня со жгучими глазами и матово-бледным лицом вынимает серьги из ушей; неподалеку от нее какой-то странник - плут и пьяница, судя по его лисьей роже, - подняв к небу руку, важно что-то проповедует. Позади Минина молодой стрелец, взмахнув в воздухе тяжелой секирой, орет во все горло и глаза его налиты кровью. Всюду возбуждение страшное… Толпа глубоко народна. Видишь, что это именно нижегородский народ; весь Нижний встал на ноги и рычит и меняется с ужасной силой, готовый все ломить сплеча».

Но, очевидно, добровольные пожертвования стали только первыми ручейками необходимого финансового потока. В дальнейшем потребовались решения о резком повышении налогов. Кто принимал эти решения?

«Для этого искони веков существовало в земстве одно средство – всемирный приговор, заручное утверждение своих решений всем миром, - отвечает Забелин. - …Это же показывает, что народ нижегородский вовсе не был народом театральным. Он с готовностью соглашался на всякие жертвы, ибо видел безысходную гибель Отечества. Он желал одного – устроить крепкое и правильное ополчение и потому искренно радовался всякому доброму совету в выборе достойных к этому делу людей. Он обсуждал и эти выборы, и самое дело без торопливости и не спеша, многажды примеривая, как будет лучше, ибо знал, что дело было великое, т.е. собственно, трудное, которое, чтобы поднять одним посадом, надобны были великие, последние силы… Впрочем, есть положительные официальные свидетельства, что никакого диктаторства со стороны Минина в этом случае не было и быть не могло. Из нижегородской приходной книги этого времени узнаем, что сборы назначались не одним лицом Минина, а по приговору воеводы с дворянами, и дьяков, и Козьмы Минина с земскими старостами и всеми посадскими; а в других случаях по такому же приговору, только без Козьмы».

Любомиров подтверждал: «Практичные инициаторы дела - посадские - хорошо понимали, что добровольные пожертвования не могут создать устойчивого фонда для снаряжения и содержания военных отрядов, что нужно нечто более определенное, более обязательное. И вот, вероятно, по их предложению нижегородцы "приговор всего града за руками устроиша" о принудительном сборе средств "на строение ратных людей"… Во всяком случае ясно, что действие приговора распространялось не только на посад, но и на весь город и даже уезд; очевидно, это был действительно "приговор всего града", а не одних лишь посадских людей».

Каковы были размеры чрезвычайного налога? Обычно в литературе говорится о «третьей деньге», то есть трети всего состояния. Но, похоже, система, установленная посадом и Мининым, была более гибкой.

Сам земский староста, по свидетельству «Повести о победах», разделил свое имущество на три части и «взяв две части имения своего, и со многою радости принесе на собрание казны ратным людем, себе же на потребу едину часть имения своего остави». По примеру Минина, якобы, поступили и «вся граждане» Нижнего Новгорода.

Карамзинский хронограф сообщал, что Минин «нижегородцких посадцких торговых и всяких людей окладывал, с ково что денег взять, смотря по пожитком и по промыслом, и в городы на Болохну и в Гороховец послал же окладывать». Как видим, сбор проводился как на посаде, так и по всему уезду. «Нижегородский летописец» зафиксировал, что в городе «с посацких людей... имали пятую денгу ратным людям на жалованье».

Забелин справедливо замечал: «Он "посадских, торговых и всяких людей вкладывал, с кого что денег взять, смотря по пожиткам и по промыслам…" Обычай был брать известный процент, известную долю или с капитала пожитков, или с капитала промыслов, например, пятую, третью долю. Так было при сборе денег и в этот раз. Кто, например, торговал на 300 руб., как Минин, с того брали 100 руб., которые Минин и внес; у кого было три копейки пожитков, с того брали копейку и т.д.; платили все равно, т.е. третью, пятую, десятую долю своего дохода или достатка, как назначалось по окладу».

Любомиров приводил такие расчеты: «И по распространению на разные слои населения, и по способу взимания, по крайней мере, с посадских и других торговых и промышленных людей но окладу, "смотря по пожиткам и по промыслом", и по широте полномочий главного сборщика назначенный нижегородским приговором сбор ближе всего напоминает сборы пятой, десятой деньги, особенно двух первых пятин… Дача пятой деньги на нужды ополчения была большой жертвой со стороны нижегородцев». Нижегородцы поистине не щадили своих «животов», этим словом в те времена называли еще и имущество.

Принудительный сбор средств на ополчение и «приговор всего града» не всеми был воспринят с энтузиазмом. Находились те, кто «скупости ради своея» не хотели платить причитавшихся с них сумм. Что с ними делать? На основании упоминавшегося приговора с посадом «Козьма уже волю взем» над нижегородцами, получил полномочия «страх на ленивых налагати», продавать дворы нерадивых плательщиков и даже (похоже, это все-таки художественный вымысел летописца) закладывать их жен и детей.

Полагаю, именно Минину принадлежала и идея займов, вероятно принудительных, у состоятельных частных лиц, «покаместа нижегородцкие денежные доходы в зборе будут». Любопытно, что заем был сделан в основном у ненижегородцев. В платежнице среди крупнейших заимодавцев значились «люди Строгановых», ярославцы Никитниковы, Василий и Степан Лыткины, Григорий Микитников, москвичи Оникей Порывкин, Филат Дощаников. Только от Строгановых, торговавших в Нижнем Новгороде, было получено 4660 рублей.

Использованные нижегородцами принципы сбора средств на общегосударственные нужды — долевое участие и сочетание добровольности и принудительности — впоследствии будут взяты на вооружение российским правительством.

Служилые люди и много лет спустя будут передавать из уст в уста рассказы о щедрости и неподкупности нижегородского выборного человека Кузьмы Минина. Щедрость была вполне объяснима: приходившие в ополчение разоренные дворяне были попросту небоеспособны, их надо было сначала полноценно вооружить, посадить на хороших лошадей.

Каждый записавшийся в ополчение получал годовое жалованье. Пожарский и Минин провели смотр и распределили дворян по трем статьям, сообразно с их прежними окладами, что имело и немалое психологическое значение - возвращение к исконному порядку, «чину».

Оплата в ополчении была более чем конкурентоспособной. Первой статье было назначено «по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньши 30 рублей не было», - отметил в своих записках Болтин. Помимо этого оклада земская изба раздала им всем единовременное пособие на покупку коня, починку доспехов. Деньги требовались очень большие.

Напомню, максимальное денежное жалованье нижегородского дворянина составляло 14 рублей в год. Правда, оно было добавлением к земельному обеспечению, которого пока не могли дать своим служилым людям Пожарский и Минин, но ведь и получать денежное довольствие дворянам приходилось не каждый год и далеко не всегда в полном объеме.

Все летописцы единодушно свидетельствуют, что ратные люди нижегородского ополчения были все время обеспечены и жалованьем, и кормом, что Минин «жаждущия сердца ратных утолял, и наготу их прикрывал, и во всем их покоил, и сими делами собрал воинство немалое». «Ни одного намека в летописях и в других актах о том, чтобы Минин обращался с этой казной нечестно, - подчеркивал Забелин. - Ни одного летописного замечания о том, чтобы нижегородская рать была когда-либо оскорблена со стороны расходования казны, чтобы происходили в казне самовольные захваты со стороны начальников. Между тем летописцы никогда не молчат о таких делах, у кого бы они ни случились».

Нижний Новгород приобрел вид военного лагеря. Со всех концов прибывали служилые дворяне, казаки, стрельцы, желавшие участвовать в ратном деле. В кузницах на Ковалихе и за Дмитровскими воротами мастера-оружейники день и ночь ковали и ремонтировали оружие и доспехи, на Зелейном дворе готовили порох, на Нижнем посаде шили одежду. У Благовещенской слободы был устроен пушечный двор, на котором к выступлению ополчения из Нижнего Новгорода отлили первые пушки. Проводились закупки стратегических запасов, причем по некоторым товарным позициям постоянно ощущался острый дефицит, особенно – по свинцу и пороху.

К началу ноября, когда закончился подготовительный этап в истории ополчения, нижегородцы имели средства для содержания трех тысяч ратных людей, не считая необученных добровольцев.

Изначальный план Пожарского состоял в том, чтобы возможно быстрее собрать военные силы и немедленно отправиться с ними к Москве. Однако его реализация затянулась. Прежде всего, людские, да и финансовые ресурсы Нижнего Новгорода оказались ограниченными. Лидерам ополчения пришлось обратиться за поддержкой к другим городам и уездам. «Новый летописец» определенно связывает рассылку «по городам» грамот, призывавших «помогать итти на очищения Московского государства», именно с тем, что в Нижнем «казны становяше мало».

Эти грамоты были написаны от имени Дмитрия Пожарского, Ивана Биркина, Василия Юдина и всяких ратных и земских людей Нижнего Новгорода и содержали в себе, по сути, идеологическую платформу Второго ополчения. В них говорилось, что, «по Христову слову, встали многие лжехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала междоусобная брань в Российском государстве и длится немалое время. Усмотря между нами такую рознь, хищники нашего спасения, польские и литовские люди, умыслили Московское государство разорить, и Бог их злокозненному замыслу попустил совершиться. Видя такую их неправду, все города Московского государства, сославшись друг с другом, утвердились крестным целованием – быть нам всем православным христианам в любви и соединении, прежнего междоусобия не начинать, Московское государство от врагов очищать, и своим произволом, без совета всей земли, государя не выбирать, а просить у Бога, чтобы дал нам государя благочестивого, подобного прежним природным христианским государям.

Изо всех городов Московского государства дворяне и дети боярские под Москвою были, польских и литовских людей осадили крепкою осадою, но потом дворяне и дети боярские из-под Москвы разъехались для временной сладости, для грабежей и похищенья; многие покушаются, чтобы быть на Московском государстве панье Маринке с законопреступным сыном ее. Но теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, сославшись с Казанью и со всеми городами понизовыми и поволжскими, собравшись со многими ратными людьми, видя Московскому государству конечное разоренье, прося у Бога милости, идем все головами своими на помощь Московскому государству, да к нам же приехали в Нижний из Арзамаса смольняне, дорогобужане и вятчане и других многих городов дворяне и дети боярские; и мы, всякие люди Нижнего Новгорода, посоветовавшись между собою, приговорили животы свои и домы с ними разделить, жалованье им и подмогу дать и послать их на помощь Московскому государству.

И вам бы, господа, помнить свое крестное целование, что нам против врагов наших до смерти стоять: идти бы теперь на литовских людей всем вскоре. Если вы, господа, дворяне и дети боярские, опасаетесь от козаков какого-нибудь налогу или каких-нибудь воровских заводов, то вам бы никак этого не опасаться; как будем все верховые и понизовые города в сходу, то мы всею землею о том совет учиним и дурна никакого ворам делать не дадим; самим вам известно что к дурну ни к какому до сих пор мы не приставали, да и вперед никакого дурна не захотим: непременно быть бы вам с нами в одном совете и ратными людьми на польских и литовских людей идти вместе, чтобы козаки по-прежнему не разогнали низовой рати воровством, грабежом, иными воровскими заводами и Маринкиным сыном. А как мы будем с вами в сходе, то станем над польскими и литовскими людьми промышлять вместе заодно, сколько милосердый Бог помощи подаст, о всяком земском деле учиним крепкий совет, и которые люди под Москвою или в каких-нибудь городах захотят дурно учинить или Маринкою и сыном ее новую кровь захотят начать, то мы дурна никакого им сделать не дадим. Мы, всякие люди Нижнего Новгорода, утвердились на том и в Москву к боярам и ко всей земле писали, что Маринки и сына ее, и того вора, который стоит под Псковом, до смерти своей в государи на Московское государство не хотим, точно так же и литовского короля».

Соловьев видел специфику этой грамоты в том, что «в ней объявляется движение чисто земское, направленное столько же, если еще не больше, против козаков, сколько против польских и литовских людей; основная мысль грамоты: надобно нам соединиться и действовать вместе, чтобы не дать козакам сделать ничего дурного». Платонов, уверял, что «в этой грамоте была изложена Гермогенова программа действий, основным правилом которой было действовать отдельно от казаков и против казаков».

Обращения нижегородцев к городам не содержали прямых выпадов против земского правительства Трубецкого и Заруцкого. Но в них было много критики «казачьего воровства», которое ассоциировалось прежде всего с Заруцким. В письме к вологодскому посаду нижегородцы обратили внимание на две опасности: появление под Псковом «нового вора» Лжедмитрия III и рассылку Мариной Мнишек «смутных грамот» от имени «царевича» Ивана Дмитриевича. Нижегородские земские люди сразу заняли непреклонную позицию: до смерти своей они не согласятся на избрание царем псковского «вора» или коломенского «воренка». Еще один выпад против Заруцкого. При этом, заметим, нижегородцы осторожно обходили молчанием Владислава, который все еще имел сторонников не только среди высшего боярства, и выдвинутую в Новгороде кандидатуру шведского королевича. Таким образом, нижегородцы призывали к объединению всех земских людей на весьма неопределенной платформе, что позволяло избежать конфликтов в начале пути.

«Скромная, как ее составители, - замечал Валишевский, - эта программа оказалась удачной именно потому, что, ничего не предрешая, не оскорбляя честных убеждений и не нарушая достойных уважения интересов, она могла объединять всех благомыслящих и доброжелательных».

Но, конечно, подмосковное правительство Трубецкого и Заруцкого полагало, что именно оно должно было заниматься сбором ратных людей и казны по всему государству. Однако, хотели они того или нет, нижегородское воинство уже превращалось во Второе земское ополчение.