Вы, наверное, еще больше удивитесь, когда я вам скажу, что и об обстоятельствах начального этапа формирования Нижегородского ополчения достоверно известно очень немного. Хотя, казалось бы, есть бессмертное полотно Маковского со знаменитым выступлением Минина у стен Нижегородского кремля, в любом учебнике истории есть текст речи Минина и рассказ о том, как видение Сергия Радонежского вдохновило его на подвиг. На самом деле детали этой драмы народного подъема документированы слабо.

Мы даже не знаем, когда точно Минин выступил со своим историческим обращением. Источники на сей счет молчат, современные историки называют даты с 25 августа по 26 октября 1611 года. Причем во многом датировка зависит от побудительного мотива, первоначального толчка, подвигнувшего Минина выступить.

Действительно, почему Минин принял решение обратиться к нижегородцам с призывом созвать новое ополчение для освобождения России от нечисти? Этот вопрос точно не входил в компетенцию земского старосты. Селезнев указывает, что «для вмешательства земского старосты в чужие для него воеводские дела требовалось какое-то чрезвычайное событие. И таким событием стало появление в Нижнем грамоты из Троице-Сергиева монастыря. Когда она была доставлена в Нижний Новгород? Это время можно указать лишь предположительно. До нас дошла только одна из октябрьской серии троицких грамот. Ее послали 6 октября 1611 года в Пермь. Около этого времени Дионисий и Авраамий Палицын, должно быть, отправили грамоту и в Нижний Новгород».

На послание из Троице-Сергиевой лавры как на первоначальный толчок к созданию Второго ополчения указывал еще Сергей Соловьев: «В начале октября 1611 года из… Троице-Сергиева монастыря в Нижний Новгород пришла грамота с призывом помочь князю Трубецкому (возглавлявшему остатки первого ополчения) в борьбе с поляками. Эта грамота сыграла очень важную роль в истории Нижегородского ополчения. Она стала тем зерном, которое упало в уже подготовленную Мининым почву».

Из источников, связанных с Троице-Сергиевой лаврой, нам известно и о рассказе самого Минина об обстоятельствах, разрешивших его колебания и побудивших выступить. В конце лета он не раз уходил из избы в сад и проводил ночь в летней постройке — повалуше. Минину трижды было видение преподобного Сергия Радонежского, «игумена Русской земли», повелевавшего Кузьме поднять народ на борьбу, спасти православную веру, «собирать казну и ею воинских людей наделять», чтобы идти на очищение Москвы. Пробуждаясь от сна, он оказывался во власти безотчетного страха. «За свое ли дело берешься?» — спрашивал себя Минин. Всем существом своим ощущал непомерную тяжесть. «Болезнуя чревом», Кузьма едва поднимался с постели.

После этого в избрании его земским старостой Минин увидел зов судьбы, «начало божия промысла».

Об этом в августе 1612 года Минин рассказал архимандриту Троице-Сергиевой лавры Дионисию, который поделился услышанным с Симоном Азарьиным, своим келейником. Азарьин служил в 1630-1640-х годах казначеем, а затем и келарем Троице-Сергиева монастыря, и именно он сохранил рассказ в «Книге о новоявленных чудесах преподобного Сергия, творении Симона Азарьина».

Однако другие историки утверждают, что движение в Нижнем Новгороде началось заметно раньше, чем в октябре, и связано оно было в первую очередь с посланиями от патриарха Гермогена. Любомиров замечал: «При ближайшем знакомстве с памятниками бросается в глаза то обстоятельство, что ни очень хорошо осведомленный составитель "Нового Летописца", ни живший по соседству - в Арзамасе - Болтин в своих записках, ни даже сам Минин, рассказывавший в августе 1612 г. архимандриту Дионисию о начале ополчения, совсем не упоминают о получении в Нижнем до или во время создания в нем ополчения грамоты властей Сергиевой обители, а говорят об этом прежде всего лица, теснейшим образом связанные с этим монастырем». Любомиров был уверен: «Таким образом, к первой половине, самое большее к середине сентября 1611 г., нужно относить первые выступления Минина».

Кузнецов и Морохин замечают, что «сочинение Симона Азарьина относится к текстам, где важная роль в идеологии и создании Ополчения в Нижнем Новгороде отводится Троице-Сергиеву монастырю. О явлении Сергия Радонежского Минину сообщается после того, как говорится о рассылке из обители грамот, в том числе и в Нижний Новгород. Эти грамоты датируются октябрем 1611 г. Но еще в начале ХХ в. было доказано, что сборы средств на Ополчение начались после получения грамоты патриарха Гермогена в августе того же года». Замечу также, что Дионисий звал ополчение на подмогу князю Трубецкому и атаману Заруцкому, с которыми Нижегородское ополчение не захочет иметь дело еще очень долго.

Мы не знаем точно, где Минин выступал.

Любомиров полагал: «Свои увещания "помочь Московскому государству" Кузьма Минин начал "в земской избе", где он как староста должен был часто бывать "и идеже аще обреташеся", т. е. скорей всего на торгу, где стояла его мясная лавка, около своего дома в обычных собраниях соседей и т. п.». Селезнев подтверждает, что Минин начал произносить «речи в земской избе и перед ней. Она стояла на нынешней Магистратской улице, в районе современной площади Народного единства. Однако вдохновенное слово Кузьмы Минина звучало не только там: земский староста обращался к окружающим, где бы ни находился».

У Кузнецова и Морохина читаем: «Многие историки предполагали, что впервые обращение прозвучало в земской избе, где староста бывал каждый день. По материалам дозора Нижегородского посада 1620-1622 гг. земская изба в Нижнем Новгороде находилась на Нижнем посаде, близ Никольской церкви. Последующие тексты свидетельствуют о том, что Минин выступал "на торгу", а не в земской избе».

Согласно Платонову, Минин проповедовал на собрании нижегородского мира: «Мимо него, как излюбленного человека, представителя нижегородских людей, не проходила неизвестной ни одна грамота, адресованная нижегородцами, ни одна политическая новость. Он следил за положением дел и обсуждал дела в городских сходках, которые вошли в обычай в городах, благодаря обстоятельствам смутного времени, напоминали собой древние веча. На одном из таких собраний… под влиянием грамот и вестей от патриарха, Минин поднял посадских тяглых людей на то, чтобы собрать деньги для ополчения и сформировать самое ополчение».

По данным, на которые опирался Маковский, создавая свое эпическое полотно «Воззвание К. Минина к нижегородцам», он произнес свою речь у Ивановской башни кремля на торговой площади, в один из базарных дней. Возле торговой площади Нижнего посада стояла деревянная церковь в честь Рождества Предтечи Господня Иоанна. С ее притвора Минин и говорил. В 1683 году на средства Гавриила Степановича Дранишникова на месте этой деревянной церкви будет построена каменная во имя Иоанна Предтечи. В советское время церковь придет в запустение, но затем ее восстановят, построят новую колокольню. Храм освятит Святейший патриарх Алексий II 4 ноября 2005 года.

По другим сведениям Минин произнес речь в Нижегородском кремле - на Часовой горе подле Архангельского собора. Или около Георгиевской башни, неподалеку от Георгиевской церкви, ныне не существующей.

На мой взгляд, это тот случай, когда правы могут быть чуть ли не все. Наверняка, Минину пришлось выступать значительно больше, чем один раз.

Нам неизвестен точный текст выступлений Минина. Стенограмм, естественно, не было. Но нетрудно себе представить, как Минин, человек, обладавший даром слова и убеждения, вложив в воззвание всю свою волю и душу, обращался к сотням людей, к их горящим глазам, устремленным на него.

Речь земского старосты известна по нескольким источникам. В «Повести о победах Московского государства», написанной в конце 1620-х – начале 1630-х годов, говорилось, что Минин предложил пригласить в Нижний Новгород смоленских дворян, находившихся в то время под Арзамасом:

- Лутче бо есть нам имения свои им отдать, а самим от иноверных поругания свободным быти, и в вере правой жити,.. нежели от иноверных наития и разорения на себе ждати, и себе, и жены, и детей своих неволею отстати.

В «Новом летописце», который, как полагают, был создан в окружении патриарха Филарета в 1630 году, Минин произносит:

- Будет нам похотеть помочи Московскому государству, ибо нам не пожелети животов своих; да не токмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать, и бити челом, хто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником.

А вот слова Минина в передаче Симона Азарьина:

- Московское государство и прочие грады большие и меньшие все разорены быша от безбожных, и люди благородные от вельмож и до простых все посечены быша, жены их и дщери пред лицом их опозорены и в плен ведомы быша, и не мочно той беды изглаголати. Яко же слышим, и ныне Москва и прочие грады одержимы от еретиков, одолеша поганые мало не всю землю российскую. Только благодатью Божьей град наш един Богом храним, и пребываем яко безбоязненны; а враги наши поляки и литва, с ними же и русские крестопреступники, яко свирепые волки, зияющие устами своими, хотяще расхитити нас, яко овец, не имеющих пастыря, и град наш разорению предати; мы же о сем ни мало пекущееся и промыслу не чиним. Но что проку в нашем богатстве? Оно только возбуждает зависть у врагов. Они придут и возьмут наш город. И не так ли сделают, как в прочих взятых городах? А нашему городу одному разве устоять? Нет, лучше доверим свою жизнь и богатство Божьей воле и начнем собирать деньги для ратных людей. А может, кто из нас и сам готов за спасение христианской веры голову свою сложить?

Смысл мощного посыла Минина все источники передают одинаково. Он предложил ввести чрезвычайный налог на все слои нижегородского населения - сбор средств для создания профессионального ополчения. И сам подал пример для сбора добровольных пожертвований, «мало себе нечто в дому своем оставив, а то все житье свое положив пред всеми настроение ратных людей».

Один очевидец из дворян воспроизвел в своих записках следующее обращение старосты:

- Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!

Хорошо известен и рассказ о том, что Минин принес в жертву на нужды ополчения «свое имение, монисты, пронизи и басмы жены своей Татьяны и даже серебряные и золотые оклады, бывшие на святых иконах». По другим сведениям Минин объявил миру, что имеет триста рублей и тут же выложил на стол сто рублей «в сборные деньги». После чего его примеру последовали и другие.

Очевидно, что Минин и дальше продолжал свою энергичную и эмоциональную агитацию. Сергей Михайлович Соловьев писал: «После этого начались частые сходки, Минин продолжал свои увещания. "Что же нам делать?" – спрашивали его. "Ополчаться, – отвечал Минин, – сами мы не искусны в ратном деле, так станем кличь кликать по вольных служилых людей". "А казны нам откуда взять служилым людям?" – послышался опять вопрос. Минин отвечал: "Я убогий с товарищами своими, всех нас 2500 человек, а денег у нас в сборе 1700 рублей; брали третью деньгу: у меня было 300 рублей, и я 100 рублей в сборные деньги принес; то же и вы все сделайте". "Будь так, будь так!" – закричали все. Начался сбор; пришла одна вдова и сказала: "Осталась я после мужа бездетна и есть у меня 12000 рублей, 10000 отдаю в сбор, а 2000 оставляю себе". Кто не хотел давать волею, у тех брали силою. Но прежде чем скликать ратных людей, надобно было найти воеводу».

О речах Минина, о намерении посадских людей создать новое ополчение, конечно, немедленно становилось известно всем в Нижнем Новгороде. Решение посада по силе и значению его было, в сущности, уж почти решением города. Но для успеха предприятия крайне важным было бы добровольное присоединение остальных сограждан. И оно состоялось.

Минин вынес решение посада на рассмотрение Городового совета. «На заседании совета представители посада, так сказать, официально, познакомили воевод, и представителей духовенства, и служилых людей с намерениями посадских, - утверждал Любомиров. - Ввиду важности дела решено было созвать на следующий день общее собрание нижегородцев. По колокольному звону на другой день сошелся народ в Спасо-Преображенский собор».

Платонов видел это так: «Составили приговор о мирском сборе и предъявили его нижегородскому воеводе, князю Звенигородскому, и соборному протопопу Савве, которые созвали в городской собор нижегородцев и, воспользовавшись пришедшей тогда в Нижний патриотической грамотой, подняли вопрос об ополчении. В соборе читали и обсуждали нижегородцы пришедшую грамоту… (Для дела безразлично, от Гермогена или от Троицы была эта последняя грамота). При чтении грамоты нижегородский протопоп Савва сказал слово, убеждая народ стать за веру».

Вот слова Саввы Ефимьева, прозвучавшие после службы в Спасcо-Преображенском соборе:

- Увы нам, господие чада мои и братие, увы нам; се бо приидоша дни конечныя погибели; погибает Московское Государство, и вера Православная гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в нечестивом совете своем умыслили Московское Государство разорити и непорочную веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити!

Протоиерей Андрей Соколов, датируя это выступление девятым сентября, замечал: «Если в Минине в начале движения за освобождение Москвы и России нашла своего вождя тяглая, посадская масса населения, то протопоп Савва оказался выразителем идей высших слоев нижегородского общества. Савва стоит впереди всей массы нижегородцев, его речью начинается официальная история нижегородской рати, его благословение и молитвы осеняют самое возникновение подвига».

Потом, полагал Любомиров, «на площади к народу обратился, может быть, с речью Кузьма Минин, и теперь уже весь Нижний принял решение ополчиться за веру православную, за Московское государство на разорителей их - польских и литовских людей».

Итак, мы не знаем всех деталей того, что происходило тогда в Нижнем Новгороде.

Но мы точно знаем, что почин Минина и всего города сыграл решающую роль в дальнейшей судьбе России. И мы точно знаем, что тогда в Нижнем делалась История.

«В Нижнем Новгороде религиозное чувство соединилось с инстинктом самосохранения, и тогда создалась та нравственная атмосфера, среди которой сами собой возникли и боевой клич, и то единодушное усердие, которые призваны были вывести страну из самого жестокого кризиса, какие только она переживала за все свое существование до наших дней», - не пожалел высоких слов Валишевский.