Собирался ли Пушкин еще приезжать в Болдино? Конечно. 1 мая 1835 года он писал к Пеньковскому: «в июне думаю быть у вас». Но от хозяйственных дел Болдина Пушкин теперь старался держаться подальше, переложив их на родню. В том же послании Пеньковскому говорилось: «По условию с батюшкой, доходы с Кистенева отныне определены исключительно на брата Льва Сергеевича и на сестру Ольгу Сергеевну. Следственно, все доходы с моей части отправлять, куда потребует сестра или муж ее Николай Иванович Павлищев; а доходы с другой половины (кроме процентов, следующих в ломбард) отправлять ко Льву Сергеевичу, куда он прикажет. Болдино остается для батюшки».

На следующий день информировал брата: «Отец согласен дать тебе в полное управление половину Кистенева. Свою часть уступаю сестре (то есть одни доходы)… У тебя будет чистого доходу около 2000 р.».

И тогда же обрадовал Павлищева по поводу Кистенева: «свою половину уступаю сестре (то есть доходы)… С моей стороны это, конечно, ни пожертвование, ни одолжение, а расчет для будущего. У меня у самого семейство, и дела мои не в хорошем состоянии. Думаю оставить Петербург и ехать в деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия».

Однако исполнить свою мечту об уединении в Болдине Пушкину вновь не удалось. 1 июня он писал Бенкендорфу: «Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть – нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия, которыми я еще обязан милостям Его Величества.

Я был осыпан благодеяниями Государя, я был бы в отчаянье, если бы Его Величество заподозрил в моем желании удалиться из Петербурга какое-либо другое побуждение, кроме совершенной необходимости».

Император, которому письмо было доложено, наложил на нем резолюцию: «Нет препятствий ему ехать, куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службой; спросить хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок».

Пушкин снова возвращается к этому вопросу 22 июля и просит Бенкендорфа: «В течение последних пяти лет моего проживания в Петербурге я задолжал около шестидесяти тысяч рублей. Кроме того, я был вынужден взять в свои руки дела моей семьи: это вовлекло меня в такие затруднения, что я был вынужден отказаться от наследства и что единственными средствами привести в порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо одновременно занять крупную сумму денег. Но последний исход почти невозможен в России, где закон представляет слишком слабое обеспечение заимодавцу и где займы суть почти всегда долги между друзьями и на слово».

Следствием этого письма явилось открытие Пушкину новой кредитной линии на 30 тысяч рублей, из которой частично гасились и его прежние кредиты, что только увеличивало финансовую зависимость Пушкина. В деревню его так и не отпустили. 21 сентября Пушкин жаловался жене, что не знает, «чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит Бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны».

В марте 1836 года скончалась мать поэта, Надежда Осиповна, и принадлежавшее ей село Михайловское подлежало разделу: «седьмая часть отходила ее мужу Сергею Львовичу; четырнадцатая дочери, остаток шел пополам сыновьям». Таким образом, Александр Пушкин стал совладельцем крепостных людей Калашниковых. Возможно, он собирался дать остававшимся в Болдине Михайле и его сыновьями вольную, а потому сообщил Пеньковскому: «О Михайле и его семье буду к Вам писать». Но не написал.

Летом и осенью Пушкину пришлось выдержать мощный натиск Павлищева, который, приехав из Варшавы, всеми средствами старался максимизировать причитавшуюся его жене Ольге Сергеевне часть наследства. Отец после смерти супруги стал отказываться от некоторых из своих обещаний, данных детям в отношении нижегородских владений.

Третьего июня Александр Сергеевич извещал брата Льва: «О положенном тебе отцом буду с ним говорить, хотя это, вероятно, ни к чему не приведет. Отдавая ему имение, я было выговорил для тебя независимые доходы с половины Кистенева. Но, видно, отец переменил свои мысли. Я же ни за что не хочу более вмешиваться в управление или разорение имения отцовского». А 14 июня Пушкин писал Пеньковскому: «Возвратясь из Москвы, нашел я у себя письмо Ваше. Надеюсь, что квитанция из московского совета Вами уже получена. Оброка прибавлять не надобно. Если можно и выгодно Кистенево положить на пашню, то с Богом. Но вряд ли это возможно будет.

Батюшка намерен нынешний год побывать у вас; но вряд ли сберется. Жить же в Болдине, вероятно, не согласится. Если не останется он в Москве, то, думаю, поселится в Михайловском.

Очень благодарен Вам за Ваши попечения о нашем имении. Знаю, что в прошлом году Вы остановили батюшку в его намерении продать это имение и тем лишить если не меня, то детей моих последнего верного куска хлеба. Будьте уверены, что я никогда этого не забуду».

В письме Павлищеву 13 августа Пушкин констатировал, что «полагаться на Болдино мне невозможно. Батюшка уже половину имения прожил и проглядел, а остальное хотел бы продать».

Доход семейству Пушкина на многие десятилетие принесет не Болдино, а то, что было там написано великим поэтом.

Последнее мне известное упоминание Нижегородской земли в наследии Пушкина относится концу ноября - началу декабря 1836 года. Он писал Одоевскому по поводу развернувшейся в печати дискуссии о возможности строительства в России железной дороги. И вот, что мы там читаем: «Дорога (железная) из Москвы в Нижний-Новгород еще была бы нужнее дороги из Москвы в Петербург – и мое мнение – было бы: с нее и начать».

Ну а последнее известное мне послание из Болдина, которое Пушкин прочел, было написано Михайлой Калашниковым. Более двух лет обиженный и побежденный старик молчал, хотя судьба его семейство не баловала. Муж Ольги Ключаревой в 1835 году лишился должности и попал под суд. Тюрьмы ему удалось избежать, но из Лукоянова пришлось уехать, и с тех пор жена его больше не видела. Будучи дворянкой, она по жестким нормам того времени, не имела права зарабатывать каким-либо трудом. Чтобы сводить концы с концами, она продала сначала своих крепостных, а потом и лукояновский дом – трактирщику Терекову.

Михайла 22 декабря 1836 года решился, призвав писаря, напомнить барину о своем (и не только своем) существовании: «Я опять осмелился беспокоить вашу милость моею прозбою, хотя чувствую тягость прозб, но тягость моего положения мучительна: мне около семидесяти лет; и все сии семьдесят лет проведены наслужбе господ моих, с усердием и радостию употреблены, все мои способности… Но я, находясь в болезни, и вижу приближение смерти и равнодушно ожидаю ее с чистою совестию! и находясь в бедности с несчастной моей дочерью осмелился припасть еще квашему милостивому покровительству, положенные вашею милостию напропитание мне 200 рублей, батюшка Сергей Львович уничтожил, аопределил только 50 рубл. в год».

Письмо попало к поэту уже после Рождества. Принято считать, что Пушкин оставил это послание без ответа. Однако известно, что пенсион Михайлы Иванова, выдаваемый болдинской экономией, вырос вдвое. Похоже, поэт, и уходя, облагодетельствовал Калашниковых.

Пушкин дрался на дуэли с Дантесом 27 января 1837 года. 29 января поэта не стало. «Мы потеряли с ним часть лучших наслаждений наших, часть нашей народной жизни, нашей души, нашего слова… Его нет, и мы лучше узнали, кого лишились, и в сердце Русском как-то стало тяжело и пусто, как будто часть его оторвалось с поэтом», - написал в некрологе «Московский Наблюдатель».

А Болдино…



А Болдино по-прежнему оставалось в руках его отца – Сергея Львовича, руках, которые слабели.

Имением почти безраздельно заведовал Пеньковский и делал это с умом. Калашниковы – Ольга, ее отец, брат Гаврила - оставались в Болдине до 1840 года, когда старик с сыном были вытребованы в Петербург. Вероятно, с ними поехала Ольга: ее имя с этого времени исчезает из болдинских и лукояновских документов. Гаврила Калашников стал «безотлучным» камердинером Сергея Львовича. Наталья Николаевна Пушкина собиралась тогда же дать Михайле вольную – «за долголетнюю усердную службу покойному мужу и ей», однако ходатайство вдовы поэта не было удовлетворено. В декабре его отправили в псковский Свято-Успенский Святогорский монастырь, где был похоронен Александр Сергеевич. Калашников отвез туда каменные плиты и мраморные доски для сооружаемого надгробного памятника. Он же руководил работами по его установлению.

Потом Михайла, числясь на оброке по «покормежному письму», управлял имением Березки под Подольском, которое принадлежало пушкинским родственникам Сонцовым. Его и Гаврилу опять приписали к Болдину, и Михайла ежегодно получал от Пеньковского 200 рублей. Умер он в Петербурге в 1858 году «у своих недостаточных детей». Тогда ему, успевшему познакомиться с первым пушкинистом Анненковым, было 83-84 года. Об Ольге и ее житии после Болдина неизвестно решительно ничего. Пеньковский управлял имением до 1852 года; он сумел спасти Болдино и даже сделал его прибыльным.

После смерти Сергея Львовича - 29 июля 1848 года - Болдино отошло его сыну — Льву Сергеевичу. Детям Александра Сергеевича досталось Кистенево с прибавлением к нему села Львовка, расположенного в 8 километрах южнее Болдина. Львовку эту основал еще дед Пушкина. Теперь же по указанию Натальи Николаевны там построили барский дом, разбили сад, во Львовку переселили часть крестьян из Большого Болдина. Владельцем Львовки надолго стал старший сын поэта Александр Александрович, генерал-лейтенант от кавалерии, не раз посещавший это имение. Умер он в 1914 году, в день начала Первой мировой войны. Имение Львовка (в самой деревне по переписи 2010 года оставалось 8 жителей) входит сейчас в состав Болдинского музея-заповедника.

Лев Сергеевич, брат поэта, в качестве нового хозяина прибыл в Болдино в октябре 1849 года. Он был полон планов, среди которых развитие болдинского хозяйства не значилось, но была идея переселения его нижегородских крестьян в Псковскую губернию. В письме Наталье Николаевне, которая во втором браке носила фамилию Ланская, он так характеризовал ситуацию в Кистеневе: «Крестьяне там совсем больше не слушают управляющего, грозят ему, бьют у него окна и все из-за того, что они рассчитывают не только на безнаказанность и на Ваше покровительство. Редкий крестьянин не жалуется. Болдинские вели себя также...» В 1852 году Лев Сергеевич скончался, и Болдино перешло к его малолетним детям. Опекуншей имений стала его жена, рожденная Загряжская.

Единственный сын Льва Сергеевича, племянник поэта, Анатолий Львович в Болдине осел и стал вскоре земским начальником в Лукояновском уезде. При нем имение было заложено, пошло с торгов и куплено нижегородским губернским предводителем дворянства Николаем Ивановичем Приклонским. Но судьбе был угодно вновь вернуть Болдино Пушкиным. Приклонский отдал его в приданое своей дочери — Александре Николаевне, которая вышла замуж за сына Анатолия Львовича — Льва Анатольевича Пушкина.

Последним владельцем Болдина из рода Пушкиных был именно Лев Анатольевич, который не только служил, как и его отец, земским начальником в Лукоянове, но и избирался лукояновским уездным предводителем дворянства. В 1895 году он уже имел звание действительного статского советника.

Болдино - как место наиболее ярких творческих взлетов Пушкина, как его родовое гнездо – долго не привлекало к себе никакого внимания.

На страницах нижегородских «Губернских ведомостей», выходивших с 1838 года, Еремин не обнаружил никаких упоминаний в этой связи до 1862 года. Тогда в январском выпуске появилась заметка Н. Овсянникова «Болдино», в которой автор говорил, что «ни одно село Нижегородской губернии не имеет такого значения в истории русской литературы, как Болдино, Это своего рода Званка, Тригорское, Михайловское». Пересказав то, что писал Анненков о пребывании поэта в Болдине в вышедшей семью годами ранее книге «Пушкин. Материалы для биографии и оценки произведений», Овсянников закончил статью обещанием съездить в Болдино, «встретить стариков, которые порасскажут нам о Пушкине». Но, похоже, своего намерения не реализовал, поскольку никаких публикаций на этот счет не появилось. В июне 1871 года в «Ведомостях» мелькнуло официальное объявление о приеме пожертвований на памятник Пушкину в Москве.

Всплеск интереса к наследию поэта и к Болдину возник в 1887 году, в связи с пятидесятилетием со дня смерти Пушкина. Немаловажную роль в увековечивании его памяти сыграли члены только что созданной тогда Нижегородской губернской учетной архивной комиссии (НГУАК), которая разместилась в Ивановской башне нижегородского кремля. Петр Альбицкий написал статью о гибели поэта, закончив ее просьбой к «болдинской сельской интеллигенции» собирать и записывать «всё, какие только можно найти материалы, относящиеся к пребыванию Пушкина в Болдине».

В 1899 году в России отмечали 100-летний юбилей со дня рождения Пушкина. Нижегородская губерния принимала участие в проводимом тогда правительством сборе средств на покупку села Михайловского. О Болдине речи не шло. Архивная комиссия активизировала поиск материалов, связанных с родом Пушкиных, с пребыванием поэта в Нижегородской губернии. По итогам этой работы А.И. Звездиным были подготовлены статьи «О родовых имениях Пушкиных в Нижегородской губернии», «Пребывание А.С. Пушкина в Болдине», «О времени пожалования роду Пушкиных Нижегородских вотчин», которые публиковались в «Действиях НГУАК». Нижегородские власти к 100-летию планировали поставить бюст Пушкина - во дворе семинарии, разбить Пушкинский сад, открыть читальню имени Пушкина. Но программу празднования полностью выполнить не получилось. Пушкинский сад был открыт только в I907 году.

Лев Анатольевич Пушкин в 1899 году предложил государству выкупить и Болдинскую усадьбу. Сбор средств начала Академия наук, но денег у нее не хватило. А затем грянула революция 1905-1907 годов с ее крестьянскими восстаниями, которые не обошли и Болдино. Лев Анатольевич вновь хлопочет о продаже болдинской усадьбы государству, опасаясь, что в противном случае она будет просто снесена крестьянами, которые намеревались на месте барского дома устроить более им нужную базарную площадь.

По этому ходатайству внучатого племянника Пушкина Министерство просвещения 8 декабря 1908 года поручило нижегородскому инспектору народных училищ И. Введенскому осмотреть болдинскую усадьбу. Докладная Введенского в январе следующего года была направлена в Министерство просвещения, но последствий не имела. 15 мая 1910 года Лев Анатольевич Пушкин четвертый раз обратился на имя Николая II. Наконец, 24 марта 1911 года состоялось решение Совета министров «О приобретении в собственность государства за 30 тысяч рублей принадлежащего дворянам Пушкиным родового имения при селе Болдине Лукояновского уезда Нижегородской губернии». Решение это по приказанию губернатора реализовывала специальная «Комиссия по покупке в казну имения господ Пушкиных при с. Болдине Лукояновского уезда». Село в составе 48 десятин было казной куплено у Льва Анатольевича с устройством в усадьбе библиотеки-читальни имени А. С. Пушкина.

Полагаю, без этого акта национализации Болдинское имение не пережило бы бурные революционные и постреволюционные дни. «Лев Анатольевич Пушкин совершил неоценимо доброе дело, продав в 1911 году Большое Болдино, имение и дом в нем, где когда-то, разумеется, при другой его планировке, останавливался Пушкин, государству. Только так память Пушкина на нижегородской земле могла быть действительно увековечена, потому что, попади дом в частные руки, возможно, и следов его уже не было бы», - справедливо замечал Фортунатов.

А что же сам Лев Анатольевич? В начале Первой мировой войны - в 1915 году - обнаруживаем его вице-губернатором Оренбурга, тоже одно из пушкинских мест. А затем сведения о нем теряются. Полагают, что он погиб в 1918 году в возрасте сорока восьми лет от роду. Был расстрелян.

Его единственный сын, Николай Львович Пушкин, жил в уездном городе Сергаче Нижегородской губернии. Правнучатый племянник поэта умер совсем молодым, ему едва исполнилось восемнадцать лет. В 1922 году в могилу его свела чахотка. Похоронен он на сергачском городском кладбище.

После революции крестьяне села Большое Болдино Больше-Болдинской волости Лукояновского уезда решением общего собрания жителей от 11 апреля 1918 года, обсудив вопрос об усадьбе, на которой «проживал своевременно великий русский поэт А. С. Пушкин», признали желательным «увековечить память великого поэта (нашего помещика) А. С. Пушкина, а также равно день великой нашей русской революции», и постановили: «Данную усадьбу, на ней постройки, сад и при ней полевую землю взять на предохранительный учет и настоящий приговор представить на утверждение Губернского земельного отдела и Московского государственного банка и довести до сведения Нижегородского губернского отдела народного образования».

В доме, где творил Пушкин, была открыта 4-х летняя школа, в крепостной конторе усадьбы до 1945 года работал детский сад. Парк и усадьба приходили в упадок. В 1930-е годы стал подниматься вопрос, в том числе в печати, об организации музея-заповедника. Председатель Горьковского крайисполкома Юлий Моисеевич Каганович (старший брат члена Политбюро) в 1935 году писал на этот счет докладную записку председателю Комитета по ознаменованию 100-летней годовщины А.С. Пушкина, коим был Алексей Максимович Горький. В 1937 году в СССР, где на высшем уровне было принято решение рассматривать Пушкина в качестве одного из важных национальных символов, широко отмечали день его памяти. В Болдине была установлена мемориальная доска на барском доме.

И только 20 июня 1944 года на заседании бюро Горьковского обкома ВКП(б) впервые был рассмотрен вопрос о реставрации пушкинского парка и организации музея в селе Большое Болдино. Постановили создать комиссию в составе заведующего отделом школ обкома партии С.М. Языкова, заведующего областным отделом народного образования Б.И. Орловского, архитектора В.И. Вагина и директора краеведческого музея Ф.А. Евлампиевой. Комиссии поручили выехать в село и совместно с партийными и советскими организациями разработать конкретные предложения по восстановлению родового имения Пушкиных. Комиссия, обследовав состояние усадьбы, предложила план до 1949 года, включающий работы по реставрации и реконструкции зданий, благоустройству парка, созданию музейной экспозиции.

Открытие музея в Болдине состоялось в год 150-летия Пушкина, 18 июня 1949 года. В последующие годы музей-заповедник благоустраивался, развивался. В 1973-1974 годах в Горьковской области широко отмечалось 175-летие со дня рождения Пушкина, а в 1980 году – 180-летие. В юбилейном 1999 году, к 200-летию, всем миром была восстановлена разрушенная в лихое время почти до основания Успенская церковь.

«Воздвигнутая вновь во всей своей первозданной красоте, что нередко случается, когда реконструкция добросовестно и строго ведется по найденным чертежам, она сохранила прекрасную акустику, что бывает значительно реже (материал уже не тот), и в ней великолепно звучат церковные хоры, когда приезжают в пушкинское село, и проповеди, - писал Фортунаров. - ….И феноменальная Болдинская осень могла состояться только здесь, в Большом Болдине. Это был не только зов новой любви, но и зов крови, зов предков».

Так, как он счастлив был в Болдине, Пушкин не был счастлив нигде. Это было счастье зрелого и мудрого человека. Счастье творца. Счастье единения с природой. Счастье единения с Родиной. Счастья обретения пищи для сердца – любви к родному пепелищу, любви к отеческим гробам. Животворящей святыне.



Музей-усадьба в Болдине – одно из очень немногих пушкинских мест, которое до сих пор не является памятником федерального значения. По причинам чисто бюрократическим. Исправить эту несправедливость по отношению к памяти нашего великого соотечественника, к памяти Болдина, я считаю своим делом и долгом чести.