Смысл пропущенного слова понятен: «бесплодная». Но чем его заменить, чтобы сохранить размер и не потерять смысл? Какие слова тогда, в октябре 1830 года подбирал в болдинском уединении Пушкин? «Опаленная», «обожженная», «раскаленная», «без растения», «безобразная», «одичавшая», «одичалая»? Не нашел. Оставил незавершенными стихи, которые стали квинтэссенцией мировоззрения зрелого Пушкина. И любого нормального человека.

Фортунатов уверен: «Большое Болдино для Пушкина — это не просто время и место пребывания, а особое состояние души, истоки которого уходят в далекие годы. Связь Былого с Настоящим порой не осознавалась им, но это не мешало ей существовать и определять не только ход его раздумий, но даже и его творческого процесса». «Колоссальная идея «Двух чувств» — выражение его болдинского состояния души и его повышенного интереса именно в эту пору к своим родовым корням, когда он с гордостью и с горьким сожалением перебирает одну за другой ветви генеалогического древа Пушкиных с привитым к ним, но тоже славным родом Ганнибалов, и тоже, к сожалению, оскудевшим родом».

О своих корнях Пушкин задумывался и раньше. Так, еще 1829 году он писал генералу Николаю Николаевичу Раевскому: «Гаврила Пушкин — один из моих предков, я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик. Это он и Плещеев своей неслыханной дерзостью обеспечили успех Самозванца. Затем я снова нашел его в Москве в числе семи начальников, защищавших Москву в 1612 году, потом в 1616 году, заседающим в Думе рядом с Мининым, потом воеводой в Нижнем, потом среди выборных людей, венчавших на царство Романовых, потом послом».

Но только в Болдине впервые, пожалуй, Пушкин почувствовал себя на Родине – с заглавной буквы. Если и существовали тогда на планете пушкинские места, то только там – на нижегородской земле. Москва и Петербург космополитичны, хоть и в разной степени. Только в Болдине Пушкин ощутил себя Пушкиным, представителем славного рода, человеком на своей земле. Гражданином своей великой страны. Я всуе злоупотребляю высокими словами? Не думаю. Почитайте, что Пушкин писал в ту осень.

В сентябре и октябре, параллельно с другими занятиями, Александр Сергеевич составил «Генеалогическое дерево Пушкиных». Сначала в прозе и в контексте работы над «Опровержениями на критики» и своей непрекращающейся борьбы против Фаддея Венедиктовича (урожденного Яна Тадеуша Кшиштофа) Булгарина, польского шляхтича, который успел побывать капитаном наполеоновской армии, а затем дослужился в России до действительного статского советника, оставаясь известным журналистом, критиком и издателем. Его считают основоположником русского авантюрного плутовского романа. В 1824 году Пушкин писал ему: «Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы». Булгарин был близок со многими декабристами, и даже спас многих из них, спрятав архив Рылеева. Однако позднее Булгарин предпочел сотрудничество с властью и тесное взаимодействие с российскими спецслужбами, что не ускользнуло от критического ока прогрессивной общественности.

В 1826 году Булгарин по поручению Бенкендорфа подготовил для Николая I, которому читать было недосуг, обзор трагедии «Борис Годунов» и сделал немало, чтобы она не прошла в печать. В отличие от императора Булгарин читал трагедию внимательно, позаимствовав из пушкинской рукописи идеи для своего романа «Дмитрий Самозванец».

Седьмого марта 1830 года «Литературная газета», издававшаяся Дельвигом – по сути дела душой ее был Пушкин, - откликнулась на произведение Булгарина разгромной рецензией.

11 марта в булгаринской «Северной Пчеле» появился памфлет с двумя действующими лицами – литераторами: в одном Булгарин вывел себя, хорошего, другой стал воплощением всевозможных пороков, в котором многие узнали Пушкина. Позднее Булгарин пустил в печати слух о пушкинском предке Ганнибале, проданном за бутылку рома пьяному шкиперу.

В конце марта 1830 года Пушкин писал Вяземскому: «Булгарин изумил меня своей выходкой, сердиться нельзя, но побить его можно и, думаю, должно – но распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы, а дубины в 800 верст длины в России нет кроме графа Панина». В «Литературной газете» без подписи была опубликована… «рецензия» на записки «Видока», начальника парижской сыскной полиции (намек на службу Булгарина в тайной полиции):

«"Фиглярин" - целый шлейф ассоциаций, насмешек, связанных со словом "фигляр": шут, паяц, скоморох, плут, обманщик, двуличное, подлое изворотливое существо. Булгарин, действительно, узнал Пушкина "по когтям"», - справедливо пишет Фортунатов.

В Болдине Пушкин решает нанести второй удар.

«В одной газете (почти официальной) сказано было, что прадед мой Абрам Петрович Ганнибал, крестник и воспитанник Петра Великого, наперсник его (как видно из собственноручного письма Екатерины II), отец Ганнибала, покорившего Наварин (см. памятник, воздвигнутый в Царском Селе гр. Ф.Г. Орлову), генерал-аншеф и проч. — был куплен шкипером за бутылку рому. Прадед мой если был куплен, то, вероятно, дешево, но достался он шкиперу, коего имя всякий русский произносит с уважением и не всуе. Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев».

«Род мой один из самых старинных дворянских. Мы происходим от прусского выходца Радши, или Рачи, человека знатного (мужа честна, говорит летописец), приехавшего в Россию во время княжества святого Александра Ярославича Невского (см. "Русский летописец" и "Историю Российского государства"). Фортунатов поправлял: «Ошибся сам Пушкин. Его род был более древним. Не 600-летие следовало бы сказать, а 700-летнее дворянство! Ратша жил на столетие раньше, чем предполагал поэт. Имя его упоминалось еще в 1146 году как тиуна князя Всеволода Ольговича». От Ратши, писал поэт, «произошли Пушкины, Мусины-Пушкины, Бобрищевы-Пушкины, Бутурлины, Мятлевы, Поводовы и другие. Карамзин упоминает об одних Мусиных-Пушкиных (из учтивости к покойному графу Алексею Ивановичу). В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя Ивана Васильевича, историограф именует и Пушкиных. В царствование Бориса Годунова Пушкины были гонимы и явным образом обижаемы в спорах местничества. Г.Г. Пушкин, тот самый, который выведен в моей трагедии, принадлежит к числу самых замечательных лиц той эпохи, столь богатой историческими характерами. Другой Пушкин во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, по словам Карамзина, один с Измайловым сделал честно свое дело. При избрании Романовых на царство четверо Пушкиных подписались под избирательною грамотою, а один из них, окольничий, под соборным деянием о уничтожении местничества (что мало делает ему чести). При Петре они были в оппозиции, и один из них, стольник Федор Алексеевич, был замешан в заговоре Циклера и казнен вместе с ним и Соковниным. Прадед мой был женат на меньшой дочери адмирала графа Головина, первого в России андреевского кавалера и проч. Он умер очень молод и в заточении, в припадке ревности или сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах. Единственный его сын, дед мой Лев Александрович, во время мятежа 1762 года остался верен Петру III, не хотел присягнуть Екатерине и был посажен в крепость вместе с Измайловым (странная судьба сих имен!). Чрез 2 года выпущен по приказанию Екатерины и всегда пользовался ее уважением. Он уже никогда не вступал в службу и жил в Москве и своих деревнях.

Если быть старинным дворянином значит подражать английскому поэту, то сие подражание весьма невольное. Но что есть общего между привязанностию лорда к своим феодальным преимуществам и бескорыстным уважением к мертвым прадедам, коих минувшая знаменитость не может доставить нам ни чинов, ни покровительства? Ибо ныне знать нашу большею частию составляют роды новые, получившие существование свое уже при императорах.

Но от кого бы я ни происходил — от разночинцев, вышедших во дворяне, или от исторического боярского рода, одного из самых старинных русских родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории вашей, образ мнений моих от этого никак бы не зависел; и хоть нигде доныне я его не обнаруживал и никому до него нужды нет, но отказываться от него я ничуть не намерен.

Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа. Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожились, как остальные упадают и исчезают, как новые фамилии, новые исторические имена, заступив место прежних, уже падают, ничем не огражденные, и как имя дворянина, час от часу более униженное, стало наконец в притчу и посмеяние разночинцам, вышедшим во дворяне, и даже досужим балагурам!

Образованный француз иль англичанин дорожит строкою старого летописца, в которой упомянуто имя его предка, честного рыцаря, падшего в такой-то битве или в таком-то году возвратившегося из Палестины, но калмыки не имеют ни дворянства, ни истории. Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим. И у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, то есть историей отечества. И это ставите вы ему в достоинство! Конечно, есть достоинства выше знатности рода, именно: достоинство личное, но я видел родословную Суворова, писанную им самим; Суворов не презирал своим дворянским происхождением.

Имена Минина и Ломоносова вдвоем перевесят, может быть, все наши старинные родословные. Но неужто потомству их смешно было бы гордиться сими именами».

И здесь же в Болдине Пушкин продолжил тему «Заметок о русском дворянстве»: «Что такое дворянство? потомственное сословие народа высшее, то есть награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы. Кем? народом или его представителями. С какою целию? с целию иметь мощных защитников или близких ко властям и непосредственных предстателей. Какие люди составляют сие сословие? люди, которые имеют время заниматься чужими делами. Кто сии люди? люди отменные по своему богатству или образу жизни. Почему так? богатство доставляет ему способ не трудиться, а быть всегда готову по первому призыву du souverain (фр. Суверена. – В.Н.) — образ жизни, то есть неремесленный или земледельческий — ибо все сие налагает на работника или земледела различные узы. Почему так? земледелец зависит от земли, им обработанной, и более всех неволен, ремесленник — от числа требователей торговых, от мастеров и покупателей. Нужно ли для дворянства приуготовительное воспитание? нужно. Чему учится дворянство? независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? так; но образ жизни может их развить, усилить — или задушить. — Нужны ли они в народе, так же как, например, трудолюбие? Нужны, ибо они la sauve garde (фр. Защита и охрана. – В.Н.) трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества.

Кто составляет дворянство в республиках? богатые люди, которыми народ кормится.

А в государствах? военные люди, которые составляют гвардию и войско государево.

Чем кончится дворянство в республиках? Аристократическим правлением. А в государствах? рабством народа, а = в.

Что составило в России древнюю аристокрацию? — Варяги, богатые военные славяне и воинственные пришельцы. Какие были права их? равные княжеским, ибо они были малые князья, имели свои дружины и переходили от одного государя к другому. Отчего г. Полевой говорит, что они были наравне со смердами? Не знаю. Но самое молчание летописцев о их правах показывает, что права сии были ничем не ограничены. Какое время силы нашего боярства? Во время уделов, удельные князья соделавшись сами боярами. Когда пало боярство? при Иоаннах, которые к одному местничеству не дерзнули прикоснуться». Все это выглядело как набросок плана серьезного исследования по истории русского дворянства.

Шестнадцатого октября мысли о своих исторических корнях и о Булгарине Пушкин перевел из прозы в стихотворную форму.

Завершал «Мою родословную» Post scriptum:

Спустя год после написания «Моей родословной» Пушкин послал стихотворение Бенкендорфу, который 30 ноября 1831 года передал поэту мнение Николая I: «Вы можете сказать от меня Пушкину, что я совершенно согласен с мнением его покойного друга Дельвига: такие низкие и подлые оскорбления, которыми его угостили, обесчесчивают не того, к кому они относятся, а того, кто их произносит. Единственное орудие против них – презрение; вот что я сделал бы на его месте. Что касается до этих стихов, я нахожу их остроумными, но в них больше злобы, чем чего-либо другого. Лучше было бы для чести его пера не распространять эти стихи».